Сэндвич с пеплом и фазаном
Шрифт:
Я улыбнулась, давая ей понять, что догадалась, и взяла карандаш. Гремли сделала почти неуловимое отрицательное движение головой.
Тире-точка… точка… тире, – отстучала она.
Нет. Мне нельзя это записывать.
Я прижала к ушам холодные чаши наушников. Больше никто не слышал точки и тире. По крайней мере, я на это надеялась. Учитывая, что в этой комнате шесть девочек стучат ключом одновременно, вряд ли кто-то может расшифровать звуки отдельного ключа.
«Н-И-К-О-М-У-Н-Е-Д-О-В-Е-Р-Я-Й», – отстучала Гремли.
Я
«Никому, – снова отстучала она. – Держись подальше от…»
– Ну? – внезапно произнесла мисс Моут, хлопая ладонью по нашему столу, чтобы привлечь наше внимание. – Как ваши успехи?
Я подпрыгнула от неожиданности. Ни одна из нас не слышала ее приближения.
Я сдернула наушники.
– Гремли телеграфировала мое имя: Ф-Л-А-В-И-Я, – ответила я. – Как это мило!
На миг я подумала, не процитировать ли мне из Гильберта и Салливана:
Три маленькие девочки, забыв и стыд, и страх,
Из женской семинарии надумали сбежать.
Тетрадки и учебники на партах побросали,
Три маленькие девочки из школы убежали…
Но сдержалась.
Мисс Моут окинула нас взглядом и, не говоря больше ни слова, укатила.
– Моя очередь, – громко заявила я. – Дай-ка я попробую.
И мы поменялись ключом и наушниками.
«Где Коллингсвуд?» – медленно отстучала я, глядя в таблицу на карточке.
Гремли сняла наушники и надела их на меня. Неуклюжий способ ведения разговора, но уж какой есть.
«В лазарете, – сообщила она. – Сошла с ума».
Глава 16
Легкий дождик, начавшийся, когда мы вышли из домика, превратился в ливень. Пара ленивых дворников стирала потоки воды с лобового стекла, и внезапно похолодало. Короткие рукава не грели, и я обняла себя руками.
Гремли не стала садиться рядом со мной в автобусе. Напротив: она ушла в дальний конец и устроилась рядом с мисс Моут, оставив меня рядом с водителем делать вид, будто я восхищаюсь красотами пейзажа, состоявшего преимущественно из высоких вязов посреди заливаемых дождем полей, мелькающих озер и изредка встречающихся свалок, где ржавели груды некогда любимых автомобилей.
Мне снова вспомнилось выражение «сбитая с толку». Оно означало, главным образом, утрату границ, что и случилось со мной.
Выброшенная из отчего дома, сосланная в чужую страну и теперь лишенная даже невнятного бормотания одноклассниц, я была одна в целом мире, оставленная на милость малейшего дуновения ветерка.
Мне надо сфокусироваться на чем-то за пределами себя самой: восстановить научный взгляд на мир и успокоить свою душу.
Но с чего начать?
«Никому не доверяй», – сказали мне мисс Фолторн и Гремли, и если подумать рационально, то это относилось и к ним обоим.
На преподавательский состав академии
Есть только один способ достичь этого без особенных усилий.
– Потихоньку, потихоньку, – говорила Фицгиббон, помогая мне подняться по лестнице. Я изобразила дрожь в руках, передвигая ногу за ногой по ступенькам.
По приезде мне удалось убедительно изобразить тошноту и рвоту, чем я страшно гордилась. Мисс Моут настояла, чтобы я сообщила об этом медсестре, – на что я и рассчитывала. Еще парочка приступов тошноты на лестнице для подстраховки – и я выиграла, так сказать.
– Спасибо, сестра-хозяйка, – выдавила я.
– Не пытайся говорить, – ответила она. – Ты не пила грунтовую воду в лагере?
Лагерь; вот как это называется.
Я отрицательно покачала головой.
– Только молоко.
– Хорошо, – сказала она. – В таком случае у тебя есть по меньшей мере полшанса.
Это то, что Даффи именует иронией? Как она мне объяснила, ирония – это особая разновидность сарказма, когда в слово вкладывают прямо противоположное значение. Это искусство, в котором я еще не настолько преуспела, как следовало бы, хотя оно стоит наверху моего списка дел.
Но даже узнать ее – это уже большое достижение, и я возгордилась.
– Лазарет здесь, – сказала она и повела меня по узкому темному коридору, соединяющему переднюю часть дома с одним мрачным крылом.
Остановившись у выкрашенной в белый цвет двери, она позвенела ключами, как будто предупреждая кого-то, что мы сейчас войдем.
– Медсестра скоро придет? – поинтересовалась я.
– Медсестра стоит рядом с тобой, – ответила она. Заметив мою растерянность, она добавила: – Я медсестра, по крайней мере, я ею была до урезания финансирования. Теперь я просто старая сестра-хозяйка с тремя парами прекрасных белых оксфордов, праздно лежащих в моем портманто [19] .
19
Сестра-хозяйка имеет в виду белые матерчатые туфли, используемые медсестрами.
Я кивнула с таким видом, будто все поняла.
– Во времена твоей матери – ах, какие деньки это были! – у нас был полностью оборудованный амбулаторный пункт и разрешение на его использование. Теперь остались только корпия, йод и рыбий жир. Печально, но уж как есть. Война что-то сотворила с этим миром, и худшее еще ждет нас впереди.
Дверь неожиданно открылась, и она поманила меня внутрь.
Лазарет выходил на хоккейное поле и был бы довольно приятным местом, если бы не дождь. Потоки зеленоватой воды туманили стекла и придавали лазарету неуютный вид, словно он был залит фосфорным светом, и странно, но у меня возникло такое чувство дома, какого я не испытывала с момента приезда в академию.