Сьенфуэгос
Шрифт:
Лишь когда наступал вечер, когда он искал на носу местечко, чтобы рухнуть среди парусов и канатов, пастух находил покой и вспоминал о возлюбленной, пытаясь представить, чем она сейчас занимается, но через некоторое время его мысли прерывало неизменное появление загадочного человека, пахнущего, как священник. С математической точностью он останавливался рядом, долго осматривал горизонт и что-то тихо бормотал, а потом вновь исчезал в сумерках, словно призрак.
Море было спокойно, глубокого синего цвета, а постоянный ветер с северо-востока наполнял паруса и
Выросший на вершинах Гомеры пастух и знаток природы прекрасно знал, что ветер с сентября по январь всегда дует в одном направлении и почти с одинаковой силой, и потому с первой же минуты понял, что этот ветер как нельзя лучше подходит для того, чтобы быстро добраться до удивительной страны с золотыми дворцами, трудно было выбрать лучшее время года для этой затеи.
На третий день плавания он научился определять время, и боцман позвал его на корму, встал перед странным стеклянным предметом с узкой перемычкой посередине, через которую без устали текла струйка песка, и сказал:
— Это часы. Когда песок закончится, это будет означать, что прошло полчаса. Ты должен переворачивать их и ждать. Когда сделаешь это восемь раз, закончится твоя вахта, и ты позовешь Паскуалильо, чтобы тебя сменил, — боцман нахмурился, оглядел его с головы до ног и недоверчиво поинтересовался: — Умеешь считать?
— Нет.
— Так я и думал.
Не проронив больше ни слова, он скрылся, через некоторое время вернулся с горсткой миндаля и высыпал ее на стол.
— Здесь восемь орехов, — сказал он. — Каждый раз, когда будешь переворачивать часы, ешь один. Когда они закончатся, позови Паскуалильо. Но не забывай — я за тобой присматриваю, если съешь раньше времени, получишь двадцать ударов хлыстом. И уверяю, это очень много.
Вскоре появился мастер Хуан де ла Коса и обнаружил, что канарец сидит на палубе, не отрывая взгляда от песка, будто в трансе.
— Чем ты тут занимаешься? — удивленно спросил он.
— Измеряю время, — со всей серьезностью ответил паренек.
— Да ну? А орехи зачем?
— Потому что я не умею считать.
— Совсем-совсем?
— Совсем-совсем.
— Какой же ты неотесанный! — он покачал головой, словно ему стоило величайших усилий поверить в существование такого неуча, чуть помедлил, взял его за руку, заставил распластать ладонь по палубе и стал показывать на пальцы по порядку. — Повторяй за мной, — приказал он. — Раз!
— Раз.
— Два.
— Два.
— Три.
— Три.
— Четыре.
— Четыре.
— И пять.
— И пять.
— Хорошо. А теперь повторяй, пока не запомнишь. Если к моему возвращению не выучишь, получишь двадцать ударов хлыстом.
Он ушел, а Сьенфуэгос остался сидеть на палубе с глупым видом, не отрывая взгляда от струйки песка. Указательным пальцем правой руки он ударял по пальцам левой и безустанно повторял, будто в каком-то нелепом сне: раз, два, три, четыре, пять... Раз, два, три...
В таком положении его и застал рассерженный боцман, когда подошел взглянуть, как дела, и грубо прикрикнул:
— Можно
— Учусь считать.
— Ах вот как! И сколько прошло времени?
— Не знаю.
— Сколько орехов ты съел?
— Не знаю.
— А осталось сколько, придурок? — гневно воскликнул боцман.
Сьенфуэгос придвинул поближе кучку орехов, внимательно на нее посмотрел и стал тыкать в них пальцем: раз, два, три, четыре и пять. Задумался на пару секунд, заерзал и пришел к блестящему выводу:
— Больше пяти, — убежденно заявил он.
Уродливый коротышка боцман несколько секунд взирал на него совершенно ошарашенно. Он громко шлепнул себя по лбу, показывая свое недоумение, развернулся и отправился обратно на нос, ни на мгновение не прекращая ругаться.
— В Сипанго? — воскликнул он. — Черта с два мы куда доберемся с такой командой!
Возможно, опытный и бывалый боцман не так уж и заблуждался по поводу ожидающего корабля будущего, но тем не менее, хотя и скрепя сердце, вынужден был признать, что рыжий мальчуган, зайцем севший на борт на Гомере, прекрасно справляется с обязанностями, и на следующий день снова поставил его на страже у часов, раз уж он превосходно научился считать до двадцати.
— Это на случай, если я однажды напьюсь в стельку, — заявил он. — Буду знать, что ты не пропустишь вахту.
Парнишка ему нравился. Может, он и не был самым умным на борту, но показал несомненные способности к обучению и явную предрасположенность к работе, выполняя все указания с неизменной точностью. При этом с ловкостью забирался на мачты или соскальзывал вниз по вантам, как натуральная обезьяна. В тот день, когда ему позволили воспользоваться длинным шестом для абордажа, он стал прыгать из одного конца палубы на другой, как ярмарочный акробат, вызвав восхищение всей команды.
Однажды утром его острый взгляд различил справа по борту плавающее в воде огромное бревно; когда же они подошли достаточно близко, чтобы как следует его разглядеть, многие пришли в ужас, обнаружив, что это бревно — не что иное, как обломок мачты португальского судна, судя по всему, гораздо большего по размеру, чем «Галантная Мария».
Самых малодушных охватила паника, и наступившая ночь вновь огласилась рыданиями тех, кто по-прежнему считал, будто конец пути совсем близок и скоро они достигнут того самого места, где каждый корабль, посмевший пересечь «Неведомый Сумрачный океан», утянут в бездну огромные чудища, обитающие на краю света и зорко охраняющие пределы вселенной.
Паскуалильо из Небрихи составлял часть легиона перепуганных душ, на которые ночные тени, казалось, оказывают зловещее и неодолимое влияние, хотя в те часы, что светило солнце, он являлся лидером группы юнг и неоспоримым заправилой разных темных делишек, творившихся в кубрике.
Там же проводились полуподпольные карточные игры. Кстати, именно Паскуалильо вовлек молодого пастуха в сложный мир игры, чем невольно оказал ему столь дурную услугу, что и представить не мог.
Это произошло на следующий день.