SenorIron. Он не был героем

Марусич Мирон

Так даже лучше, никто никому и ни чего не должен. Без слёз и соплей, мирно по-английски. Не попрощавшись…, к чему?

Она ушла, исчезла, и враз померк день, скрылось за облаками, словно заблудившись, солнце, набухли чёрными тучами облака.

Сквозь рваную рану в небесах, хлынул дождь. Сеньор Ирон присел на мокрую траву, не было сил стоять, и задумался о смысле жизни, смысле без неё.

В этот хмурый день на душе было особенно гнусно. Не хотелось даже выть. Доступные женские прелести как-то разом, внезапно, словно перестали существовать. Так

умирает любовь. Не хочется ничего.

Любовь умерла, в душу стекает кровь из разбитого сердца. Сеньор Ирон не прыщавый юнец, напротив, много повидавший на своём веку мужчина, но предательские слёзы точили изнутри и его.

Хотелось кого-нибудь убить, или убиться самому. Первое мешал воплотить в жизнь врождённый гуманизм, а на второе не соглашалась железная воля.

В окровавленной, изодранной в лохмотья душе было мерзко и пакостно. Это больно, безумно больно вырывать занозу из сердца, даже если эта заноза не материальна. Тем более, если это так….

Душевные раны болят и кровоточат сильнее. Мозг впервые за всё время своего существования отказывался адекватно воспринимать душевное состояние тела.

Мучительно больно и противно когда тебя предают, ещё больнее, когда предают любовь, твою любовь. Опустошение….

Разорванная в клочья и обугленная душа оседала пеплом на кровоточащую рану любви. Сеньор Ирон страдал, так же сильно как раньше радовался, нет, ещё сильнее.

Она не была стервой, просто не успела ей стать, но как у всех женщин в ней было что-то сучье, притягательное и злое. Она по-прежнему манила и отталкивала, будоражила воображение и вызывала неприязнь.

Много чувств переплелось в измаранной грязью, страдающей душе сеньора Ирона, но самое страшное, что там всё ещё оставалось место для любви.

Мне не хотелось верить словам, это жестоко и больно говорить о любви и спать с другим. Но вера, втоптанная в грязь и залитая кровью разбитого сердца вера, всё ещё прикрывала собой надежду. И та не умерла, или думала, что жива….

Сеньор Ирон впервые как в детстве хотел зареветь, но слёз не было, они замёрзли в груди и острыми льдинками хлестали сердце и душу. Шёл дождь, и оттого было ещё больнее, горше и тоскливее.

Шёл дождь….

– Сучка, милая глупая сучка.

Пусть…. Я знаю, сеньор Ирон сильный, мне ли не знать себя, я справлюсь, будет опять больно, но я справлюсь, у меня есть цель. Хорты.

Иногда месть лучшее оружие против душевной боли. Я привык терять, привык с раннего детства, и уже тогда в глазах не было слёз. Только от сильного ветра или колючего песка и не от чего более.

Хорты, сегодня сеньор Ирон сделал очередной, пусть меленький, но шаг вам на встречу.

* * *

Моё душевное состояние не располагало к разговорам, думаю те, кто заступил мне дорогу в неурочный час, ждали меня не за этим. Родовой замок был уже близко, но не на столько, чтобы дождаться помощи.

Тонко пропела стрела, и мне обожгло щёку, за ней последовала вторая, и вскоре уже град стрел накрыл маленькую поляну. Ну и что? Сеньор Ирон задумался.

Интересно, кому это из соседей ему удалось перейти дорогу в этот раз?

Сеньору Годзильо, вряд ли, этот старый хрен обычно сидит в своём замке тихо и носа никому не кажет. Сэру Гаю Саксонскому? С чего бы? Такие, как он, стараются ладить с сильными соседями.

Остальные, те, кто мог решиться на открытое нападение, давно разбрелись по могилам, и их прах тлеет в чуть суховатой земле. Хотя, есть один перец, молодой да ранний. Птенец наглый и чванливый, слишком рано лишившийся папеньки и получивший в наследство баронство. Он, барон Тройц, не иначе.

Барон конечно хозяин на своей земле, да только и сеньоры в отличие от сэров ни под кем не ходят. Самостоятельные мы.

Бывали, конечно, случаи и на моём веку, когда бароны подминали под себя и вольных сеньоров. Но и баронство в наше время не пожизненно, хоть и передаётся по наследству. Есть ещё старые законы, на которые можно опереться при случае, да и перекроить кажущиеся незыблемыми догмы и правила.

Тройц стало быть. Да, что ни говори прыткий хлопчик, года не прошло как познакомились, а, поди ж ты, уже и покушение готово.

Ловок, не по годам, и в смекалке ему не откажешь, но толстоват, даже для сеньора. Одного не учёл барон Тройц, сеньор Ирон не просто рубака парень, я ещё и колдовством не брезгую и маг хоть и слабенький, но со стажем.

Ну, насчёт слабенький, это конечно как сказать, вряд ли простой колдун смог бы накрыться магической защитой за столь мизерный срок. Стрелы продолжали лететь к одной точке с завидным и глупым постоянством, не причиняя впрочем, никакого вреда.

Я ждал, когда им надоест, но барон кроме наглости обладал похоже завидным упрямством, щедро замешанным на глупости.

– Барон Тройц, а Вы надо полагать трус!

Град стрел внезапно иссяк, но я не спешил снимать защиту, мало ли что?

Итак, барон, поговорим.

Он не нашёлся что ответить, но на опушку выкатилось полтора десятка легко вооружённых гридней, затем появился барон. Смешно, не имеющие собственной воли гридни и такой же безвольный барон.

Мне никогда не нравилось убивать, ни в детстве, ни потом, отнюдь не тихим сапом захватывая всё новые и новые земли.

Разговор не задался как-то сразу, барону показалось, что он вправе разговаривать со мной на повышенных тонах. Вначале я подумал, что он просто ошибается на мой счёт, не понимая, кто перед ним.

Тройц ругался, брызгал слюной, много говорил о дворянской чести, обвинял в ереси и грозил судом инквизиции. Как Вы думаете, смог бы я такое терпеть?

– Заткнись! Я своего отца не убивал, за меня это сделали другие. А какое право имеешь ты, кричать здесь о чести!?

Барон Тройц ничего не сказал в ответ, лишь покраснел изрядно, затем кожа на его лице пошла белыми пятнами и он махнул рукой.

Гридни набросились все разом, суетясь и толкаясь, спеша выполнить приказ хозяина. Сталь лязгнула о сталь. На опушку высыпали ещё три десятка.