Сент Ив
Шрифт:
— Как прикажете вас понимать? — спросил я.
— А вот как, — отвечал он. — Человеческая натура на удивление непостоянна, и по роду моих занятий мне представлялось немало возможностей это наблюдать. Натуры себялюбивые могут прекрасно весь свой век прожить без чад и домочадцев, им вообще никто не нужен, кроме разве парикмахера да лекаря; однако же, когда близится смертный час, они просто не в силах умереть, не оставив наследника. Вывод можете сделать сами. Хотя виконт Ален едва ли об этом догадывается, он уже сброшен со счетов. Остается виконт Энн.
— Понимаю, — оказал я. — По вашему рассказу у меня создалось не слишком
— Я этого не хотел, — возразил Роумен. — Граф вел рассеянную жизнь… чрезвычайно рассеянную… Но, узнав его, нельзя им не восхищаться; его обходительность не имеет себе равных.
— И вы в самом деле полагаете, что я могу надеяться?
— Поймите, — ответил мистер Роумен, — я и так оказал вам чересчур много, я превысил свои полномочия. Мне отнюдь не поручали говорить ни о завещании, ни о наследстве, ни о вашем кузене. Меня послали сюда для того лишь, чтобы сообщить вам, что мсье де Керуаль желает познакомиться со своим внучатым племянником.
— Что ж, — сказал я, оглядывая крепостные стены, окружавшие нас со всех сторон, — это как раз тот случай, когда Магомет должен сам прийти к горе.
— Прошу прощения, — возразил мистер Роумен, — вы уже знаете, что дядя ваш — человек в летах, — но я еще не — сказал вам, что он тяжело болен и дни его сочтены. Нет-нет, здесь не может быть никаких сомнений: именно гора должна прийти к Магомету.
— В устах англичанина такие слова весьма знаменательны, — сказал я. — Разумеется, вы по самому роду своих занятий призваны хранить тайны и, как я вяжу, не выдаете моего кузена Алена; но ведь это, мягко говоря, отнюдь не свидетельствует о вашем рьяном патриотизме.
— Прежде всего я — поверенный вашего семейства! — сказал он.
— Что ж, коли так, — сказал я, — тогда, пожалуй, я и сам выскажусь яснее… Скала эта очень высокая и очень крутая. Откуда бы ни начать спуск, почти наверняка сорвешься и костей не соберешь, и, однако, будем считать, что у меня есть крылья и я окажусь у подножия. Ну, а дальше? Где "искать помощи?
— Вот тут-то, пожалуй, могу вмешаться я, — возразил поверенный. — Допустим, некая случайность — не берусь угадывать, какая именно, и не стану высказывать о ней свое мнение — позволит вам спуститься…
Я не дал ему договорить.
— Одну минуту, — сказал я. — Хочу вас предупредить: я не давал английскому командованию обещания не участвовать более в военных действиях.
— Я так и думал, — отвечал он, — хотя кое-кто из вас, французских дворян, не считает для себя обязательным держать слово.
— Я не из их числа, сэр.
— Должен отдать вам справедливость, я и не причислял вас к ним, — сказал он. — Итак, допустим, что вы свободны и оказались у подножия скалы. Хотя возможности мои невелики, кое-чем я все же могу облегчить вам дальнейший путь. Прежде всего на вашем месте я унес бы с собою во внутреннем кармане или в башмаке вот это.
И он протянул мне пачку ассигнаций.
— Это мне не повредит, — сказал я и поскорее их спрятал.
— Во-вторых, — продолжал он, — отсюда до Эмершема, где живет ваш дядюшка, путь не близкий, — это возле Данстейбла; вам предстоит пересечь чуть ли не всю Англию. На первых порах я ничем не могу вам помочь и вынужден предоставить вас вашей собственной удаче и ловкости. Здесь, в Шотландии, у меня нет знакомых, или, во всяком случае (тут он поморщился), нет знакомых мошенников.
— Если этот Фенн служит моему кузену, — заметил я, — не лучше ли мне держаться от него подальше?
— Нас навели на его след кое-какие бумаги вашего кузена, — отвечал поверенный. — Но если в этой скверной истории вообще можно на что-либо полагаться, думаю, вы спокойно можете обратиться к упомянутому Фенну. Вы даже могли бы сослаться на самого виконта, ваше фамильное сходство, пожалуй, окажется вам на руку. Что, если вам назваться его братом?
— Можно, — отвечал я. — Но послушайте! Вы предлагаете мне вступить в весьма нелегкую игру, я получаю опаснейшего противника в лице моего кузена, а при том, что я военнопленный, козыри уж, наверно, не у меня. Каковы же ставки, стоит ли мне ввязываться в эту затею?
— Ставки очень крупные, — сказал поверенный. — Ваш двоюродный дед безмерно богат… безмерно. В свое время он поступил мудро: задолго предчувствуя приближение революции, продал все что возможно и всю движимость переправил через нашу фирму в Англию. Он владеет в Англии обширными землями. Эмершем, где он сейчас живет, — великолепное поместье; кроме того, у него много денег, и все они помещены весьма благоразумно. Он окружен поистине царственной роскошью. А для чего ему это? Он потерял все, ради чего стоит жить, — семью, отчизну; он видел гибель своего короля и королевы, видел невзгоды и бесчестье… — Поверенный говорил все громче, горячее, и даже покраснел, и вдруг оборвал свою речь "а полуслове. — Короче говоря, сэр, он видел ее прелести нового правительства, которому служит его племянник, и, на беду, они пришлись ему не по нраву, — закончил он.
— В ваших словах слышится горечь, которую я, вероятно, должен извинить, — сказал я. — И все же у кого из нас больше оснований для горечи? Этот человек, мой дядя мсье де Керуаль, бежал из Франции. Мои же родители, которым, быть может, не хватило мудрости, остались. Вначале они даже стали республиканцами и до самого конца не поддавались никаким уговорам и не изверились в своем народе. То было великолепное безумство — и я, их сын, могу лишь глубоко чтить это. И вот отец мой погиб, а затем погибла и матушка. Быть может, во мне еще сохранились черты джентльмена, но все, кому я этим обязан, погибли на эшафоте, и последние уроки благородства я получил в Аббатстве [11]. Неужто вы думаете, что человеку с моим прошлым незнакома горечь?
— У меня этого и в мыслях не было, — отвечал он, — но одного не могу понять: как случилось, что человек вашего происхождения и вашей судьбы стал служить корсиканцу. Не понимаю. Мне кажется, все, что в вас есть благородного, должно было бы восстать против этого… этого самовластья.
— А быть может, — возразил я, — если бы вы провели детство среди волков, вы бы с радостью приветствовали корсиканского пастуха.
— Хорошо, хорошо, — сказал мистер Роумен, — все может быть. Есть вещи, о которых — не стоит спорить.