Сент-Ронанские воды
Шрифт:
— Вашему другу, сэр, было за что благодарить небо, но еще больше было в его жизни такого, за что ему следовало просить у бога прощения.
— Я не духовное лицо, сэр, — живо возразил капитан Джекил, — но и меня учили, что это можно сказать о большинстве смертных.
— Не мне, во всяком случае, это отрицать, — сказал Тиррел, — но вернемся к тому, о чем мы говорили. Неужто вы взяли на себя смелость, капитан Джекил, сообщить всем и каждому подробности такого необычного поединка, как тот, что произошел между мною и вашим другом?
— Конечно нет, сэр, — ответил Джекил. — Я считал, что дело это крайне щекотливое и оба вы равно заинтересованы в том, чтобы оно не вышло наружу.
— Могу
— Так как в обществе я хорошо известен в качестве джентльмена и человека чести, мне достаточно было, сэр, поручиться своим словом в моей личной осведомленности насчет того, что вы были ранены на поединке с одним из моих друзей, но что соображения осторожности требуют предать забвению подробности этого дела. Думаю, что никто не решится оспаривать мои слова или счесть мои заверения недостаточно удовлетворительными. А если в данном случае и нашелся бы чересчур уж недоверчивый человек, я найду способ удовлетворить его. Пока же вопрос о вашем изгнании из общества на водах разрешен самым лестным для вас образом. И сэр Бинго Бинкс, принимая во внимание свое участие в распространении столь оскорбительных для вас слухов, желает, чтобы о вашей с ним первоначальной ссоре теперь не было даже речи, и выражает надежду, что с обеих сторон последуют взаимное прощение и забвение всей этой истории.
— Честное слово, капитан Джекил, — ответил Тиррел, — вы и вправду вынуждаете меня признать, что я вам кругом обязан. Вы разрубили узел, который мне было бы весьма трудно распутать. Должен откровенно признаться, что, хотя я и решил во что бы то ни стало смыть наложенное на меня пятно, мне было бы очень нелегко оправдаться, не упоминая обстоятельства, которые, хотя бы ради памяти моего отца, следовало навсегда покрыть мраком забвения. Надеюсь, что друг ваш не страдает от последствий своей раны?
— Его светлость почти совершенно оправился, — сказал Джекил.
— И я надеюсь, у него хватает справедливости признать, что, насколько это зависело от моей воли, я совершенно неповинен в намерении ранить его?
— Он отдает вам полную справедливость в этом, равно как и во всем другом, — ответил Джекил, — сожалеет о своем неистовстве и полон решимости быть на будущее время осторожнее.
— Что ж, — сказал Тиррел, — значит, пока все хорошо. А теперь могу я еще раз спросить, что же именно поручил вам передать мне ваш друг? Если бы поручение исходило не от него, неизменно проявлявшего в отношении меня лживость и коварство, ваше личное благородство и честность заставили бы меня надеяться, что ваше посредничество действительно может прекратить эту противоестественную вражду.
— В таком случае я начну, сэр, и притом в более благоприятной обстановке, чем рассчитывал, излагать вам суть моего к вам дела, — сказал капитан Джекил. — Если молва не лжет, вы готовитесь, мистер Тиррел, начать судебный процесс с целью отнять у вашего брата его состояние и титул.
— Ваши выражения не совсем точны, капитан Джекил, — возразил Тиррел, — я начну судебный процесс, — если вообще начну его, — с целью защитить свои собственные права.
— Это ведь одно и то же, только сказано иными словами, — заметил посредник. — Я не призван решать, насколько обоснованны ваши притязания, но вы сами должны согласиться, что они весьма недавнего происхождения. Покойная графиня Этерингтон умерла, обладая — открыто и неоспоримо обладая — правом на свое положение в обществе.
— Если у нее не было подлинного права на него, сэр, — ответил Тиррел, — то она, пользуясь им так долго, получила больше, чем ей полагалось, а обиженная женщина, чьи
— Для того чтобы поколебать права нынешнего графа Этерингтона на его титул, сэр, права, столь прочно утвердившиеся в общественном мнении, понадобились бы весьма и весьма веские доказательства.
Тиррел вынул из своего бумажника листок и, протянув его капитану Джекилу, добавил только:
— Я далек от мысли уговаривать вас отказаться от защиты прав вашего друга. Но, думается мне, документы, список которых я вам даю, могут поколебать вашу уверенность в его правах.
Капитан Джекил прочитал вполголоса:
— «Свидетельство о бракосочетании, совершенном достопочтенным Зеедекией Кемпом, капелланом британского посольства в Париже, между Мари де Бельрош, графиней де Мартиньи, и высокочтимым Джоном, лордом Окендейлом» «Письма Джона, графа Этерингтона, и его супруги под именем госпожи де Мартиньи друг к другу» «Свидетельство о крещении» «Заявление графа Этерингтона, сделанное им на смертном одре»… Все это очень хорошо, но могу я спросить вас, мистер Тиррел, действительно ли намереваетесь вы выступать против вашего брата решительно и бесповоротно?
— Он забыл, что он мой брат: он поднял на меня руку.
— Вы тоже пролили его кровь, притом дважды, — сказал Джекил. — Свет не спросит, кто из братьев обидчик он спросит — кто из них получил и кто нанес наиболее тяжкую рану.
— Ваш друг, сэр, нанес мне тяжкую рану, — возразил Тиррел, — которая не закроется, пока я буду владеть своей памятью.
— Понимаю, сэр, — сказал капитан Джекил. — Вы имеете в виду историю мисс Моубрей.
— Не начинайте со мною разговора об этом, сэр! — вскричал Тиррел. — О важнейших моих правах — правах, относящихся к моему положению в обществе, моему благосостоянию, чести моей матери, я мог еще рассуждать с некоторой долей сдержанности. Но не говорите больше ни слова о предмете, который вы только что затронули, если не хотите иметь дело с человеком, лишившимся рассудка! Как можете вы, сэр, услышав об этой истории хотя бы в общих чертах, воображать, что я способен помыслить об этом коварном поступке с двумя несчастными, хладнокровно и бесчеловечно совершенном вашим другом, и не…
Он вскочил с места и возбужденно зашагал взад и вперед по комнате.
— С тех пор как враг рода человеческого нарушил блаженство первобытной невинности, не совершалось столь изменнического деяния, не уничтожались так беспощадно надежды на счастье, не обрекались на столь неотвратимое горе два злополучных существа, имевших глупость слепо довериться предателю! Если бы это его поведение внушено было страстью, поступок, совершенный им, был бы все же деянием человека — злодея, разумеется, но все же человеческого существа, действующего под влиянием человеческих чувств. Но он поступил как спокойный, хладнокровный, расчетливый дьявол, движимый самыми низменными и гнусными корыстными побуждениями в сочетании — как я твердо уверен — с прочно и давно укоренившейся ненавистью к человеку, чьи притязания могли, по его мнению, повредить его правам.
— Меня огорчает, что вы в таком возбуждении, — спокойно сказал капитан Джекил. — Я уверен, что лорд Этерингтон действовал под влиянием совсем иных побуждений, чем те, которые вы ему приписываете. И если вы соблаговолите хотя бы только выслушать меня, мы, может быть, найдем способ уладить эту злосчастную ссору.
— Сэр, — сказал Тиррел, снова садясь на стул, — я буду слушать вас спокойно, так же как я оставался бы спокоен под зондом хирурга, исследующего гнойную рану. Но если вы затронете самое чувствительное место, если вы заденете открытый нерв, не рассчитывайте, что я смогу терпеть, не дрогнув.