Сентиментальный убийца
Шрифт:
— «Пожми руку смерти», — прочитала я название детектива. — Это что еще такое? М-м-м-м… «я и не знала, что такие люди, как Красноглазов, существуют на свете. Иссушенный антиобщественным образом жизни, он походил на проспиртованный кленовый листок в гербарии. Когда он говорил, изо рта его брызгали капельки слюны и нечленораздельные звуки».
— Н-да-а-а, — протянула я. — Со знанием дела пишут ваши детективщики. Про себя, что ли? Такое впечатление, что это автобиография дяди Пети.
— Не брюзжи, Женечка. И положи книгу на место. Хорошая книга, между прочим. Я уже ее прочитала.
Я замолчала. Перед глазами выплыло лицо дяди Пети, удивительно похожего на только что вычитанный из книги персонаж с диковинной фамилией Красноглазов. А потом из самых глубин памяти властно прорвались знакомые черты точеного мужского лица, которое по воле его владельца было способно перевоплощаться самым разительным образом.
— Простите, тетушка, но мне, кажется, пора, — проговорила я. По всей видимости, мои слова попали в самый эпицентр какой-то новой сплетни, которую тетя Мила с увлечением мне пересказывала (раньше за ней такого не водилось — стареет, что ли?), потому что она недовольно на меня воззрилась и только через несколько секунд сказала:
— Что… уже?
— Я же на работе.
— Ну… ладно.
Я раскрыла сумочку, порылась в ней и протянула тетушке несколько крупных купюр:
— Вот. Моральная компенсация. Это вам на детективы про алкоголиков.
— Вот это ты хорошо придумала, — с удовлетворением констатировала родственница, сразу сменив гнев на милость. — А то мне с моей пенсией только в библиотеку записываться.
Стоило мне выйти на лестничную площадку, как я незамедлительно наткнулась на Олимпиаду Кирилловну. Она стояла у двери и разорялась. Думаю, нет надобности уточнять, в полемике с кем она в этот момент находилась.
Вообще… мне все чаще кажется, что она и дядя Петя друг к другу неравнодушны. Естественно, в той мере, в коей могут быть неравнодушны друг к другу два старых, желчных, ядовитых, раздражительных существа. Я начала полагать, что они находят друг в друге отдушину для выплескивания злых эмоций… высказывают все, что думают, в тех выражениях, в которых умеют, — и им становится легче.
Я невольно развеселилась от захватившей меня мысли: а что, если… а что, если эту сквалыжную парочку объединить перед лицом господа и бюро записи актов гражданского состояния. То бишь загса. Вот это будет шоу. А что? Олимпиада Кирилловна одинокая женщина, может, оттого такая и свирепая, но еще не безнадежно старая и замшелая, а дядя Петя, если освободить его от неуемной тяги к дешевым спиртным напиткам, еще на что-то способен… и в мужском плане тоже. Ну, типа мусор вынести или за кефиром в магазин сходить.
…А вы что подумали?
Я поздоровалась с пикирующейся парочкой. Увидев меня, Олимпиада Кирилловна подпрыгнула — откуда только такая прыть берется, ведь еще недавно жаловалась на такой букет обнаруженных у нее заболеваний, что хватило бы, чтобы уложить в могилу самого здоровенного амбала из свиты Олега Даниловича Острецкого! — и воскликнула:
— Здравствуй, Женечка, здравствуй, моя бесценная!
Кажется, моя персона сильно поднялась
— А как поживает многоуважаемый Геннадий Иванович? — продолжала та, не обращая внимания на дядю Петю, который, потеряв нить разговора, анемично осел на ступеньку и начал чесать колено. — Я видела вас по телевизору… всем сказала, что есть у меня такая соседка, и вот она сейчас… — Олимпиада Кирилловна загадочно изогнулась передо мной, как индийская танцовщица (где же ее радикулит, ревматизм и остеохондроз, которыми она прожужжала все уши моей доверчивой тетушке?), и пропела:
— Я всегда говорила, что Геннадий Иванович будет губернатором! И голосовать за него собиралась… агитировала во дворе…
Кто бы сомневался!
— Ты уж, Женечка, как-нибудь при случае скажи ему, что телефон никак вот поставить не можем и с горячей водой и отоплением перебои. А уж пенсия… — И соседка, закатив глаза, безнадежно махнула рукой, но словесного поноса не прекратила: — А вот ты мне вот что растолкуй. Я слушала выступление Зюганова, Геннадия Андреевича, так он говорил, что пенсия будет тысячу рублей, когда он станет президентом. А вот если Турунтаев станет губернатором, он, можно сказать, станет маленьким президентом в нашей области… ему ведь тоже нужно повышать пенсии до тысячи, как Зюганов говорил?
Я быстро и невпопад что-то ответила, а потом, не дожидаясь реакции Олимпиады Кирилловны, обратилась к потерянно сидевшему на ступеньке дяде Пете:
— Слушай, дядь Петь, а твоя родственница… старушка твоя, она сейчас дома?
— Мабуть, дома, а можа — и нету, — ответил он.
— А где ж еще быть? — вмешалась Олимпиада Кирилловна. — А ты, старый хрыч, последние мозги пропил!
— А вот про что… просто она уж тама не жрет ничего вторые сутки… говорит, что не хочет. И я думаю: может, нацелилась перекинуться… на тот свет, стало быть. А что ей станется? — неожиданно закончил сосед.
Олимпиада Кирилловна посмотрела на него сверлящим стоматологическим взглядом и выразительно покрутила пальцем в районе виска.
Петр Федорович почесал в затылке, а потом сказал:
— А я тут недавно познакомился с такими ребятами… молодые, а пожилых людей уважают. Выпить предложили, поговорили так душевно. Э-эх… вся бы молодежь такая была, авось и выкарабкались бы из этой канавы, в которой уже который год бултыхаемся… с этим Ельциным.
— Да он уже давно в отставке, — сказала я.
Дядя Петя смерил меня хитрющим взглядом, при этом левый глаз смотрел куда-то вбок, а правый — вверх.
— Ы-ы-ы, не говори, Женя, — протянул он наконец. — Ты еще дите… ничего не понимаешь.
Дите! Не понимаю! Да если бы он пережил хотя бы десятую часть того, через что мне довелось пройти на своем веку, то сейчас не лопал бы тут меланхолично самогон, спирт и разнокалиберные технические средства. А мирно сложил бы на груди ручки и лежал во гробике.
— Так просто от власти не отказываются, — продолжал он. — Не-е-ет. Да и те ребята говорили, что это все подстава… комедия. Что не бывает такого. Чтобы царь сам сполз с трона… да ни в жисть!