Сепсис
Шрифт:
— Лекс, — Влада нервно поправила челку, — зачем ты забираешь у меня ребенка? Зачем во всем потакаешь? Дети тебя и так обожают. Зачем же так обезличивать меня?
— Не понял. Это что-то новенькое… По-твоему, если Ник любит меня, он автоматически не любит тебя? Оригинальные критерии!
— Ты все прекрасно понимаешь! Я — мать. Я желаю детям только добра. И не могу воспитывать сына с оглядкой на что-то. Почему я должна… бояться сказать сыну то, что противоречит его желаниям?.. А потому, что отец тут же его поддержит! Ты и Даню будешь воспитывать в том же духе?
— Даня сам старается
— Зачем тебе это, Лекс? В твоих потаканиях чувствуется подвох. Ты не хочешь, чтобы дети меня любили?
— Хороший вопрос! — Лицо мужа преобразилось: угасло благодушие, а взгляд стал точной копией взгляда Бравина-младшего: — Зачем мне это? Знаешь зачем? Для стабильности в нашей семье. Никита любит только то, что люблю я. И всех, кого я люблю. Пока я тебя люблю, и дети будут любить. Если ты разлюбишь меня, то потеряешь все. Деньги, золото — этим тебя не удержать. А дети… Дети — твоя ахиллесова пята.
Это было откровением. Влада ошарашенно уставилась на мужа:
— Так значит… ты это специально? Специально потакаешь… Чтоб он тебя… Чтоб меня… Лекс! Это чудовищно!
— Чудовищно?! Что чудовищного в том, что я не хочу тебя потерять?
— Но не таким же способом! Ты, наоборот, укрепляй наши отношения через детей! И потом… по-моему, нет причин потерять друг друга.
— Кто знает? Ты… такая красивая, эмоциональная. Я застраховался. И застраховался намертво.
Влада подняла глаза. В них рядом с грустью металась растерянность.
— Не понимаю, что происходит с нами…
— С кем это с вами?
— С нами. Со всеми нами, — Влада отрешенно глядела сквозь Алексея. — Когда мы из образованного и просвещенного народа превратились в циничных неучей? В невежд. Почему молодежь перестала читать? Ладно, допустим… Жуковского или Карамзина — это я еще могу понять. Не актуальны. Но Пушкин, Толстой… А Пастернак! Они что, тоже устарели? Почему не интересен им Чехов, Шекспир.
— А зачем их знать? — усмехнулся Лекс. — Знаешь, из всех заработанных мной денег я даже десяти копейками не обязан ни Пушкину, ни Толстому, ни Пастер… Хотя нет, вру: вот Пастернаку обязан. Только не тому, который стихи писал, а Матвею Яковлевичу. В прошлом году мы с ним очень неплохую операцию… Да ладно, Владуся! Ну что тебе Фадеевы, Шолоховы? Пусть их читают те, кто на них деньги делает. Филологи, учителя… А Ник и Даня учителями не будут. Неприбыльная профессия. Кстати, слышал, Шолохова из школьной программы — фьють! Убирают. И правильно. Пусть лучше мемуары Рокфеллера или Карнеги введут вместо «Поднятой целины». А то, пока мы Шолохова читали — земля бурьяном поросла. И в самом деле: кто будет возделывать землицу? Нам некогда! Мы не пахари, мы читатели. Самый читающий народ!
Лекс рассмеялся своей шутке и игриво притянул Владу к себе. Но она высвободилась из объятий и с горьким укором прошептала:
— Что происходит? Если даже такой интеллигентный человек, как ты..! У России заражена кровь. По ее венам уже бежит мутная, замусоренная кровь. Кровь, изнуряющая тело и отравляющая мозг.
— Боже! Какая образность! Какой пафос! — устало проворчал Алексей. Ему уже наскучил этот спор: бесперспективный,
— Ой, Игорь! — восторженно воскликнула Влада. Лекс вздрогнул и оторвался от газеты. Нахмурившись, посмотрел на экран: оттуда, кокетничая воловьими глазами, что-то вещал красавчик актер.
Презрительно хмыкнув, Алексей вернулся к статье. Но смысла уже не постигал: негодование свербило, словно бормашина, вторгшаяся в больной зуб. Чего не мог понять Лекс, так этого повального поклонения временным кумирам.
Идоловосторженность он прощал девочкам-подросткам (дочерей-то у Лекса не было!), а вот когда такое умиление, даже исступление, обнаруживает зрелая, умная женщина!.. Этот Игорь, как там его фамилия? Пастер?.. Пельцер?.. Да пошел он! Вот еще нашел себе занятие — вспоминать фамилию этого… А, Патрик! — Оттого, что вспомнилась, выплыла фамилия, новая волна раздражения накатилась на Лекса. Он нервно передернул руками, газета громко зашуршала и надорвалась. Алексей бросил короткий взгляд на Владу. Но она не заметила эмоционального всплеска мужа. Ее повлажневший взгляд был устремлен на экран:
— Какая игра! Это настоящее искусство.
— Что тебя так умилило?
— А ты разве не видел? Ты же смотрел на экран!
На экране тем временем пошла реклама: «А кто идет за «Клинским»?
— Вот это — настоящее искусство! — рассмеялся Лекс. — Оно побуждает к действию. Так, кто идет за «Клинским»? Тем более дойти надо только до холодильника.
— Уже иду! Сто баксов.
— Ого! Обед в доме становится обременительным, — фальшиво заворчал Алексей, доставая стоевровую банкноту. — Разрешите получить сдачу.
— Перебьетесь, дорогой. В данный момент времени мелочи нет. Вы наш постоянный клиент. В следующий раз получите бесплатно, за счет заведения. — Она величественно двинулась к холодильнику.
Алексей улыбнулся: какая все-таки удача, что в его жизни есть она, Влада! Какая удача!
Выпил пиво, утер губы и, выдерживая тональность, сварливо заметил:
— Пиво хорошее, но дорогое!
— Дешевого не держим… И вообще, в этом доме все только самого лучшего качества!
Он поцеловал ее в щечку и вышел. Уже в машине с удовлетворением отметил, что даже вроде бы дежурный поцелуй возбудил его желания.
А на следующий день Лекс снова увидел Игоря. Но уже не на экране. Воочию. Окинув неприязненным взглядом начинающую обрюзгать фигуру актера, Алексей нахмурился: в голову пришла озорная мысль. Припарковавшись, он последовал за артистом в подозрительного вида забегаловку. Фасад точно соответствовал интерьеру. Лекс окунулся в запахи пивнушек советских времен. За алюминиевыми столами пили пиво неопрятные, обросшие мужчины. Артист выделялся более или менее благопристойным видом. Он стоял, повернувшись к залу спиной за крайним столиком, надвинув на брови кепочку. На столе с остатками предшествующего пиршества стояла кружка с пивом. Сам же Патрик сосредоточенно стучал по ребру столика маленькой рыбешкой.