Серая Слизь

Считаем своим долгом принести извинения всем своим добрым знакомым, которые опознают себя в персонажах, а то и вовсе встретят себя под собственными именами… Никого из вас мы не хотели обидеть. Мнение представителей прочих категорий населения, которые могут найти и узнать в этом тексте себя, нас искренне не заботит. Все слова, которые приписаны реально существующим общеизвестным людям, действительно были ими сказаны.

Выражаем также признательность всем, кто помогал нам в работе над романом, делясь информацией и отвечая на наши вопросы.

— Так, еще раз, для протокола. Вы были знакомы с Александрой Князевой?

— Да.

— Давно знакомы?

— Э-э… лет… шесть.

— Какие у вас были отношения?

— Э-э… приятельские, — черт, хрень какая-то… — Поверхностные…

У него странное лицо, у лейтенанта, — в нем есть легко уловимая, но очень трудноопределимая неправильность, слабая асимметрия, отчего лейтенант — как там его? прослушал, в растерянности будучи… — даже предельно серьезный, кажется тайком валяющим дурака. По крайней мере, мне трудно отделаться от такого впечатления. Хотя, может, это просто нервное.

— Когда вы видели Князеву в последний раз?

Да какие там отношения.

В первый раз мы встретились в универе, на первом курсе журфака, куда я зачем-то поступил после своего колледжа. Поступил в основном по инерции и отучился (так сказать) ровно один семестр — до первой сессии. За каковой семестр я так и не уяснил себе смысл факультета журналистики (в неведении, кстати, остаюсь и по сию пору).

К тому же журфак у нас в ЛУ, Латвияс университате, естественно, латышский: с языком-то у меня проблем нет и тогда не было, но и курс мой лабусы (как нелояльно именуют коренное население потомки оккупантов) составляли процентов на девяносто — а публика эта все ж таки специфическая, длительное пребывание в их среде я переношу неважно. И не в национальных предрассудках, упаси господи, с чьей-либо стороны дело — скорее, в той самой разнице менталитетов, что имеет-таки место, причем на полную катушку. Брат мой Андрюха, существо целеустремленное и где-то даже упертое, на сугубо латышском юрфаке того же ЛУ оттрубил аж пять лет — и все пять лет общался только и исключительно с парой-тройкой (из пары-тройки наличных) сокурсников-русских; “титульных” же с тех пор убежденно держит за отморозков, разделяя тем общее мнение “нетитульных”…

Так что с Санькой у нас возникло подобие национального взаимопонимания, естественного в чуждом окружении. Под маркой оного я не преминул цинично протащить ползучую эксплуатацию, какую насобачился насаждать по отношению к прилежным девицам. Я у нее сдувал конспекты — пока еще считал нужным предпринимать вообще хоть какие-то телодвижения, недолго…

Она была прилежная девица, Санька, весьма. На мой раздолбайский взгляд, даже сверх меры — она мне попервоначалу показалась представительницей достаточно унылой в целом породы отличниц, прекрасно знакомой как по родной 70-й, так и — в особенности — по гуманитарному колледжу, где он вообще чуть ли не доминировал: типаж не слишком, как правило, умной и не слишком эрудированной благонамеренной самоуверенной девки, правильной такой, действующей как должно.

Впрочем, у Сашки был славный характер и довольно

симпатичная наружность — так что общались мы вполне мило, с приятной легкостью, ничего решительно не подразумевающей, но как бы сохраняющей теоретическую потенцию к переходу в некую более интригующую стадию. Потенцию, никоим образом не осуществившуюся, возможно, просто не успевшую: по приближении первых экзаменов учебу в универе и где бы то ни было я с величайшим облегчением и даже наслаждением оставил навсегда…

— Расскажите подробно.

— Вчера около семи вечера я с друзьями зашел в “Красное”… в кафе “Викболдс” на улице Пелду.

— Кто друзья?

— Евгений Вдовин и Максим Лотарев. Они все видели — в смысле, как мы с Сашкой встретились… Мы с пацанами пили пиво. Через некоторое время в кафе зашла Сашка с подругой, она же там работает… работала… в полушаге, в “Петите”…

— Что за подруга?

— Некая Оля. Я ее не знаю практически. Они выпили кофе, кажется. Потом эта Оля ушла, Сашка тоже вроде собиралась, ну, я подсел к ней, просто спросить, как дела — я ее давно не видел.

(Чего меня пробило общаться?… Ну, децл поддат… Ну, девка хорошая… Подобных, правда, среди моих знакомых той же степени близости — четырнадцать на дюжину… Не знаю. “Волна”. Спонтанный быстропреходящий позыв…)

— Как давно не видели?

— Месяца четыре, может… Или полгода даже… Не помню точно… Ну, мы поговорили… Сашка сказала, что она на колесах, на машине, в смысле. И что она едет в Задвинье, домой, в Золитуде. Я спросил, не подбросит ли она меня куда-нибудь в район Иманты, она согласилась. Ну, мы сели… в начале десятого… в ее машину и поехали в Пардаугаву. По дороге говорили… Я обратил внимание, что она в плохом настроении… Мне показалось, что она хочет что-то мне рассказать, поделиться, я не знаю… поплакаться, может. Я никуда не спешил…

— Вы говорите, у вас были поверхностные отношения…

— Ну да. Ну, как раз я не вижу ничего странного. Мы были знакомы неблизко, зато давно. И как бы… всегда неплохо друг к другу относились… Но ничего никогда между нами не было… В общем, может возникнуть желание пооткровенничать именно с таким человеком… по-моему… 

Черт. 

Когда это было? Через полгода? Ну да, кажется, летом. Я встретил Санни в “Саксофоне”. Помню, лабала “Легеза” (ха-ха).

Точнее, это она меня встретила — опознала, протолкалась. Я-то ее ни в жисть бы не опознал. Во-первых, я был порядком бухой (собственно, иначе как пьяным ветром меня в подвал “Саксофона” в те поры занести и не могло — в те поры мы с пацанами полагали себя панками, мрачными маргиналами из спального района, “Сакс” же был кабаком скорее богемным; и никакую “Легезу” мы у себя в “имантской системе” никогда, естественно, не слушали — у нас был музон посуровей). Во-вторых, моя экс-однокашница, скучноватенькая яппи, с “Саксофоном” сопрягалась вроде как еще гораздо меньше меня. В-третьих, она в тот раз была абсолютно на себя недавнюю непохожа.

То есть Санька новая (апгрейдед) в этом подвале смотрелась куда как органично. Она вдруг стала такая богемная девушка. С экстравагантностью в облике и конопляной поволокой во взоре. То есть это я типаж описываю — ни взора Санькиного, ни телег тогдашних я не запомнил: говорю, датый был. О чем-то мы походя, перекрикивая “Легезу”, перетерли там в сторонке, дежурно-ритуально. “Кто это?” — без интереса осведомились пацаны. “Да так, гнил (слово “учился” в “имантской системе” было табуировано) с ней вместе…” И пошли мы, панки и маргиналы, догоняться в другое, менее пАзорное место.