Сердар

Жаколио Луи

Тота-Ведда, очутившись в лодке, сразу бросился в ноги Сердару и поставил его ногу на голову в знак почтения и подчинения. Затем, ударяя себя в грудь, он гортанным голосом произнес: «Ури! Ури!»

В эту минуту луна, вырвавшись из-за леса, покрывавшего верхушки гор, залила всю поверхность озера серебристым светом, таким сильным, что местные жители называют тот период, когда спутница нашей Земли достигает полнолуния, «лунными днями».

– Ури! Ури! – продолжал Тота-Ведда, снова падая ниц перед Сердаром.

– Что он там

говорит? – спросил Барбассон, только что вышедший на палубу.

– На тамильском языке, на котором говорят у подножия этих гор, «ури» значит «собака», – отвечал Сердар. – Он, вероятно, хочет дать нам понять, что он будет предан нам, как собака. С другой стороны, он, может быть, хочет нам сказать, как его зовут. Будь здесь Рама-Модели, он объяснил бы все это. Он провел свое детство в этих горах и говорит на языке этих бедных людей так же хорошо, как и они сами… Пора, однако, возвращаться домой. В Нухурмуре, вероятно, беспокоятся, мы никогда еще…

Меланхоличный и протяжный звук рога нарушил ночную тишину, и жалобные нотки его три раза скользнули по водам озера, принесенные легким ветерком.

В этих обширных долинах он дует каждый вечер после захода солнца, когда в раскаленной атмосфере восстанавливается равновесие воздушных течений.

– Это Рама зовет нас, – сказал Сердар. – Вперед, Барбассон, и побыстрее.

– А Тота-Ведда? – спросил Барбассон.

– Я беру его на себя.

– «All right», как говорил Барнет, – ответил моряк.

И лодка понеслась по озеру. Туземец заснул, скорчившись в уголке. Менее чем через полчаса вдали показался противоположный берег.

Сердар, который не мог ответить на сигнал из Нухур-мура из-за встречного ветра, взял теперь висевший в каюте рог буйвола и извлек из него три звучные ноты, разнесшиеся переливчатым эхом по долине.

– Теперь, когда мы предупредили наших товарищей, – сказал он своему спутнику, – остановитесь на минуту и помогите мне. Я должен принять небольшую предосторожность, чтобы туземец не смог открыть тайны нашего убежища.

– Я не любопытен, – отвечал моряк, – это наша семейная черта, но, клянусь бородою всех Барбассонов, прошлых, настоящих и будущих, предполагая, что знаменитая ветвь эта не угаснет со мной, я все же с нетерпением жду, что вы сделаете, чтобы скрыть вход в подземелье от этого «комка сажи».

Сердар засмеялся, выслушав эту тираду, прелесть которой увеличивалась акцентом, от которого наш марселец никак не мог избавиться.

– Очень просто, – отвечал он, – я употреблю тот же способ, который так успешно заставил его есть. Он, как ребенок, подчинится всему, что мы ему скажем. Одолжите мне свою голову, Барбассон!

– Обещаете мне отдать ее обратно?

– В полной сохранности.

– Получайте же! Это самое драгоценное, что у меня есть в этом мире, хотя Барбассон-отец всегда утверждал, что Бог забыл наполнить ее мозгами.

– Я сделаю вид, что завязываю вам глаза,

и я уверен, что Тота позволит безропотно сделать с собой те же самое.

– Вот об этом я не мог бы догадаться. А как это просто! Как и все гениальные мысли, Сердар! Но я всегда говорил, что в вашем мизинце гораздо больше ума, чем у всех нас вместе взятых.

Хохоча от души над многословием спутника, Сердар приступил к исполнению своего плана, который удался вполне.

Разбуженный Тота с любопытством следил за тем, что Сердар делает с Барбассоном, и позволил завязать себе глаза, нисколько не сопротивляясь.

На берегу их приветствовали Рама-Модели и Сами, с захода солнца ждавшие их возвращения.

– Это несчастный Тота-Ведда, которого я ранил, приняв за шпиона, – поспешил сказать Сердар, предупреждая их вопросы. – Я завязал ему глаза, чтобы он не догадался, куда мы его привели.

Авторитет Сердара был так велик, что Рама-Модели не позволил себе сделать ни малейшего замечания. Он взял одну руку Тоты, тогда как его друг взял другую, чтобы помешать ему снять повязку, несчастный туземец снова принялся дрожать всем телом.

– Скажи ему, чтобы не боялся, – сказал Сердар, обращаясь к Раме.

– Не знаю, поймет ли он меня, – отвечал Рама, – некоторые из этих дикарей, заброшенные своими родителями с детства, доходят до такого состояния, что только кричат от радости и от горя, и не в состоянии запомнить тех слов и выражений, из которых состоит язык их братьев, хотя и в нем всего только тридцать слов, не более.

Заклинатель пантер был прав. Несчастный никак не мог его понять.

В нескольких шагах от озера среди зарослей пальм, бамбука и гуаяв находился целый ряд утесов, нагроможденных друг на друга и доходящих до пятидесяти – шестидесяти метров высоты. Сердар притронулся к одному из них, часть которого тотчас же повернулась, открывая вход.

Как только маленький отряд скрылся внутри, Сами толкнул камень, закрывавший вход, и он принял прежнее свое положение так, что даже самый опытный глаз не мог бы ничего заметить.

Снаружи остался один Барбассон, который должен был отвести лодку в небольшой залив, хорошо укрытый под ветвями деревьев.

Пройдя метров двадцать в полной темноте, Сердар и его спутники повернули направо и очутились в большом гроте, великолепно освещенном индийской лампой из массивного серебра с шестью рожками, свисающей на цепи с потолка пещеры.

Сердар приготовил это убежище для последнего наследника древней империи Моголов. Весь пол был устлан мягкими коврами из Кашмира и Непала, а вдоль стен, покрытых бенгальской материей, затканной серебром и золотом, стояли широкие роскошные диваны с подушками всевозможной формы и величины. Мебель и разные вещи, дорогие Нане Сахибу по воспоминаниям, были также перенесены сюда из дворца его в Биджапуре, находящегося всего в пятидесяти милях от Нухурмура.