Сердца и судьбы

Уэлдон Фэй

– Возможно, вы его перекармливаете, – осторожно сказал Артур и пошевелил Кима ногой, и Ким, подняв голову, посмотрел на него. – С другой стороны, – добавил Артур, – такую псину полезно ублажать. – У него было ощущение, что истлейкские собаки взяли правосудие в свои руки. Подобное случается. Он приподнял бровь, Ким замигал в ответ и положил голову ему на ботинок.

– Ну что же, – сказал Артур, – я буду хранителем Кима. Он нуждается в перевоспитании, и его надо привести в форму. У меня есть друзья, которые содержат собачий питомник у границы с Уэльсом.

Ну и, естественно, у Сары там оказались родственники – то да се, и возникшие между ними

связи скрестились, переплелись и затянулись узлами самым удовлетворительным образом. Что, мне кажется, было наградой Артуру за его упорство и решимость по отношению к Нелл, а также за то, что он всю ночь просидел с Эдвардом, сыном Хелен, хотя другой мужчина в подобных обстоятельствах мог бы просто уйти. Добрые дела рано или поздно вознаграждаются, хотя и самым нежданным образом.

Эллен Рут, установила Сара, исчезла в ту ночь, когда произошло Великое Ограбление Монтдрагона. Было установлено, что добычу увозили по этому шоссе. Весь эпизод выглядел необычным. Эллен Рут была ребенком без прошлого, английской девочкой, которую подобрали возле какого-то шоссе во Франции, и вот теперь она исчезла, словно ее вовсе никогда не было.

– Во всяком случае, – сказала Сара, – у нее хватило смелости и здравого смысла убежать. Ни один другой ребенок на это не решился. И вот благодаря этому, что она убежала, Истлейк закрыли, что давно уже пора было сделать.

– Если полиция ее не нашла, – сказал Артур, – то, значит, нашли преступники. Найти их, значит, найти и ее. – Он чувствовал, что к этому времени полностью разобрался в предназначенной Нелл судьбе. На подобные вещи у него был особый инстинкт, и разумеется, читатель, как вам известно, он был прав. Нелл была увезена вместе с книжным шкафом работы Чиппендейла.

Ким потянулся и лизнул ему руку, а Артур внезапно почувствовал, что Нелл, где бы она сейчас ни находилась, здорова и счастлива, а собака эта каким-то образом связана с ее судьбой, и с его судьбой, и ему надо только любить Сару и заботиться о собаке, и тогда в один прекрасный, да, прекрасный день, судьба сама приведет Нелл к нему. Жизнь, читатель, умеет в одно мгновение перемениться к лучшему. Если только вы простите себя и позволите себе узнать счастье.

НАСЛАЖДАЯСЬ ЖИВОПИСЬЮ

– А это еще что? – спросила Анджи у Клиффорда, заглядывая в Речную галерею «Леонардо» – узкое длинное помещение, выходящее на Темзу и только что торжественно открытое. Как ей показалось, его прекрасно освещенные стены были увешаны беспомощной мазней.

– Детская живопись, – сухо ответил Клиффорд. Она была в Лондоне проездом. Он вот-вот должен был стать отцом двойни. Хелен расхаживала по особняку на Орм-сквер счастливая, медлительная и уверенная в завтрашнем дне, босая и необъятная, и все благодаря ему, в чем было что-то очень приятное для самолюбия. Носить под сердцем двойню обычно не так-то легко, но Хелен была спокойной и довольной и лишь изредка вздыхала и постанывала. В клинике он будет с ней. Ну конечно же, будет. Потеряв одного ребенка, он не хочет лишаться хотя бы секунды общения со следующим, даже если этот следующий явится в виде двойной порции.

– Но для чего «Леонардо» вдруг понадобилась детская живопись? – спросила Анджи.

– Для выставки, – сказал Клиффорд. Она просунула руку ему под локоть. На ее пальце было кольцо с солитером величиной не меньше сливы. – «Уитабикс» организовала выставку детской живописи и попросила у нас разрешения воспользоваться для нее новой галереей. Мы сказали

«да».

– О Господи! – воскликнула Анджи. – С какой стати? Что это даст?

– Отличную рекламу, – ответил Клиффорд. Он не сказал Хелен о приезде Анджи. Не хотел ее волновать. И от души желал, чтобы Анджи убралась куда-нибудь подальше. Он решительно не хотел оказаться с ней в кровати в номере «Кларидж». Она выглядела на редкость пропеченной солнцем и худой.

– Жуткая мазня, – сказала Анджи. – Беда детской живописи в том, что она вовсе не очаровательна, как думают родители, а попросту никуда не годится.

Они остановились у картины, очень мило написанной, в которой, но мнению Клиффорда, была какая-то воздушная прозрачность. Она получила первый приз для детей моложе 10 лет. На ней были изображены две довольно смутные человеческие фигуры, заключенные в чем-то вроде витой раковины, или хвоста самолета, или в своего рода небесном лифте на канатах из голубков в руках ангелов, которые свешивались с пушистых облаков и благосклонно смотрели вниз на ласковое море.

– До чего своеобразно! – сказала Анджи. – Автора следовало бы показать кому следует.

– По-моему, чарующая вещица, – сказал Клиффорд и поискал взглядом фамилию художника. Какая-то Нелл Бичи (9 л.). Он вспомнил свою Нелл и облизнул пересохшие губы. Горе все еще порой внезапно его охватывало, но теперь оно вызывало грусть, не злобу. Сколько лет было бы теперь Нелл?

– Напоминает Лалли, – сказал он. – По-своему. Только тут не бешенство, а счастье.

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – сказала Анджи. – Я все еще сохраняю этот номер в «Кларидже». Может, завернем туда, раздавим бутылочку шампанского в честь близнецов?

С сожалением должна констатировать, что Клиффорд не ответил «нет», хотя все время мысленно постукивал по дереву, чтобы надежнее внушить себе, будто ничего этого не произошло. Но оно произошло. Да-да. Анджи победоносно улетела восвояси. Хелен ничего не узнала. Клиффорд промолчал. В конце-то концов, какой тут вред? Ах, читатель, в системе всего сущего есть великие весы, на которых добрые деяния кладутся на одну чашу, а дурные – на другую, и даже если зримого вреда причинено не было, тем не менее ничему хорошему это не способствовало. Вот так-то.

МИР И ПОКОЙ

Читатель, вообразите безмятежную долину где-то у границы с Уэльсом в году 1977. Вообразите прелестные холмы, бурные потоки, красивые извивы шоссе А-49 и примерно в миле от него деревушку Руллин, ничем не примечательную, кроме церкви с саксонской башней, изредка навещаемой туристами. Представьте себе Дальнюю ферму чуть в стороне от Руллина, уединенную, чарующую, запущенную, а также уезжающую из нее по утрам на школьном автобусе и на нем же возвращающуюся вечером чистенькую, хорошенькую, умненькую 12-летнюю школьницу, которая в этом году перешла в среднюю школу. И конечно же, это не кто иная, как Нелл Вексфорд, и я не сомневаюсь, вы будете рады узнать, что ей выпало хотя бы несколько лет мира и покоя, пусть и в преступной среде. Как, впрочем, и ее настоящим родителям Клиффорду и Хелен – хотя только Джон Лалли, ну и еще горстка других, назвали бы среду, в которой вращались эти двое, «преступной». Речь, естественно, идет о Мире Искусства. Теперь, десять лет спустя, когда настоящее грабит прошлое и творческое прозрение художника обесценивается алчностью тех, кто прекрасно умеет эксплуатировать это прозрение, данное слово, быть может, не покажется таким уж неуместным, таким параноичным, как тогда.