Сердца в Атлантиде
Шрифт:
Уилли вешает куртку на крючок, спускает брюки, садится, затем поднимает чемоданчик и кладет его на разведенные колени. Открывает, вынимает две половины палки и быстро их свинчивает. Ухватив ее снизу, он, не приподнимаясь, протягивает руку и зацепляет палку за крючок поверх куртки. Затем защелкивает чемоданчик, отрывает кусок бумаги от рулона, чтобы создать правильный звуковой эффект завершения дела (возможно, без всякой надобности, но всегда лучше обезопаситься, чем потом жалеть), и спускает воду.
Перед тем как покинуть кабинку, он достает очки из кармана куртки, в котором лежит и взятка. Они очень большие и темные — ретро и ассоциируются у него с лавовыми лампами и бешеными мотоциклистами из фильмов с Питером Фонда. Однако для дела они в самый раз: отчасти потому, что каким-то образом помогают людям узнать ветерана, а отчасти потому, что никто не может увидеть
Уилли Ширмен остается в туалете на бельэтаже «Уитмора» точно так же, как Билл Ширмен остался на пятом этаже в конторе «Специалистов по разведке земель Западных штатов». Человек, который выходит из кабинки в старой полевой куртке, темных очках, чуть-чуть постукивая перед собой белой палкой, это Слепой Уилли, неизменная фигура на Пятой авеню со времен Джеральда Форда.
Проходя через небольшое фойе бельэтажа к лестнице (слепые никогда эскалаторами не пользуются), он видит идущую ему навстречу женщину в красном блейзере. Благодаря разделяющим их очень темным линзам она обретает сходство с экзотической рыбой, плывущей в темной от мути воде. Ну и, конечно, дело не в одних очках. К двум часам дня он на самом деле ослепнет, как он и кричал, когда его, Джона Салливана и Бог знает скольких еще раненых эвакуировали из провинции Донг-Ха тогда, в семидесятом. «Я ослеп! — вопил он, даже когда унес Салливана с тропы. Только не так уж чтобы совсем. Сквозь вибрирующую впечатавшуюся в глаза белизну он увидел, как Салливан катается по земле и пытается удержать в животе выпирающие наружу кишки. Он тогда поднял Салливана и побежал с ним, неуклюже перекинув его через плечо. Салливан был выше и шире, чем Уилли — намного выше и шире, и Уилли понятия не имел, как он мог тащить такую тяжесть, но вот тащил же всю дорогу до поляны, откуда Хьюи, будто Божья десница вознесли их в небо: господислави вас, Хьюи, господислави, о господислави вас всех до единого. Он бежал к поляне и вертолетам, а рядом хлестали пули, и части, сделанных в Америке тел, валялись на тропе, где взорвалась мина, или самодельное взрывное устройство, или хрен его знает что.
«Я ослеп», — вопил он, таща Салливана, чувствуя, что кровь Салливана пропитывает его форму, и Салливан тоже вопил. Если бы Салливан перестал вопить, сбросил ли бы его Уилли с плеча, побежал ли бы дальше один, стараясь вырваться из засады? Скорее всего нет. Потому что тогда он уже знал, кем был Салливан, совершенно точно знал, кем он был. Он был Саллом из старого родного городка, Саллом, который гулял с Кэрол Гербер в старом родном городке.
«Я ослеп, я ослеп, я ослеп!» — вот что вопил Уилли Ширмен, пока волок Салливана, и правда, почти весь мир был взрывно-белым, но он и сейчас помнил, как пули просекали листву и стучали о древесные стволы; помнил, как один из ребят, который был в деревне, в начале дня, прижал ладонь к горлу. Помнил, как кровь струями забила между его пальцами, заливая форму. Кто-то другой из Дельты два-два — его звали Пейгано — ухватил этого поперек живота и потащил мимо шатающегося Уилли Ширмена, который дей-стви-тельно почти ничего не видел. И вопил «я ослеп, я ослеп, я ослеп», и вдыхал запах крови Салливана, ее вонь. А в вертолете эта белизна навалилась на него. Лицо было обожжено. Волосы спалило, кожа на голове была обожжена, а мир был белым. Он был опален и дымился — еще один вырвавшийся из частицы ада. Он думал, что больше никогда не будет видеть, и в этом почему-то крылось облегчение. Но, конечно, он стал видеть.
Со временем.
Женщина в красном блейзере поравнялась с ним.
— Вам помочь, сэр? — спрашивает она.
— Не надо, мэм, — говорит Слепой Уилли. Непрерывно движущаяся палка перестает стучать по полу и шарит над пустотой. Покачивается взад-вперед, определяя края ступенек. Слепой Уилли кивает, потом осторожно, но уверенно шагает вперед, пока не касается перил рукой с несуразным чемоданчиком. Он перекладывает чемоданчик в руку с палкой, чтобы взяться за перила, потом поворачивается к женщине. Он осмотрительно улыбается не прямо ей, а чуть влево. — Нет, благодарю вас, мне нетрудно. Счастливого Рождества.
Он начинает спускаться, постукивая палкой перед собой, легко удерживая чемоданчик вместе с палкой — он ведь легкий, почти пустой. Попозже, конечно, будет уже не так.
10.15 утра
Пятая авеню украшена к праздникам — блеск и сверкание, которые он видит еле-еле. Фонари увиты гирляндами остролиста. Большие магазины превратились в разноцветные коробки с рождественскими подарками — вплоть до гигантских красных бантов. Венок, не менее
Он останавливается там, где останавливается всегда — перед собором св. Патрика через улицу от «Сакса», пропуская мимо себя потоки нагруженных пакетами покупателей. Его движения теперь просты и исполнены достоинства. Гнетущее чувство в мужском туалете — это ощущение нескладной наготы, которая вот-вот будет выставлена на всеобщее обозрение — прошло. Никогда он не чувствует себя таким истым католиком, как на этом месте. Как-никак он был сентгабцем, носил крест, носил облачение, когда приходила его очередь прислуживать у алтаря, становился на колени в исповедальне, ел ненавистную треску по пятницам. Во многих отношениях он все еще сентгабец, все три его варианта носят в себе вот это общее — эту его часть, которая прошла через годы и осталась, как говорится, цела и невредима. Только нынче он не исповедуется, а приносит покаяние и утратил уверенность в том, что попадет на Небеса. Нынче он может лишь надеяться.
Он садится на корточки, отпирает чемоданчик и поворачивает его так, чтобы идущие от центра могли прочесть надпись. Затем вынимает третью перчатку, бейсбольную перчатку, которую хранит с лета 1960 года. Перчатку он кладет рядом с чемоданчиком. Ничто так не трогает сердца, как слепец с бейсбольной перчаткой, которую он нашел. Господислави Америку.
Последней — и тем более важной — он вынимает картонку, мужественно обрамленную канителью, и ныряет под шнур. Картонка замирает на его полевой куртке.
БЫВШИЙ УИЛЬЯМ Д. ГАРФИЛД, АРМИЯ США
СРАЖАЛСЯ КУАНГ-ТРИ, ТУА-ТЬЕН, ТАМ-БОЙ, А-ШАУ
ПОТЕРЯЛ ЗРЕНИЕ В ПРОВИНЦИИ ДОНГ-ХА, 1970
ГРАБИТЕЛЬСКИ ЛИШЕН КОМПЕНСАЦИЙ
БЛАГОДАРНЫМ ПРАВИТЕЛЬСТВОМ, 1973
ЛИШИЛСЯ КРОВА, 1975
СТЫЖУСЬ ПРОСИТЬ МИЛОСТЫНЮ,
НО ИМЕЮ УЧАЩЕГОСЯ СЫНА
ПОЙМИТЕ МЕНЯ, ЕСЛИ МОЖЕТЕ
Он поднимает голову так, чтобы белый свет этого холодного нависающего снегом дня скользил по слепым выпуклостям его темных очков. Начинается работа, и она тяжелее, чем кто-нибудь может вообразить. Поза — не совсем военная по команде «вольно!» на параде, но похожая. Голову держать прямо, глядеть одновременно и на, и сквозь людей, снующих мимо тысячами и десятками тысяч. Руки в черных перчатках держать по швам, ни в коем случае не теребить ни картонку, ни ткань брюк и не переплетать пальцы. Он должен проецировать ощущение раненой усмиренной гордости. Чтобы не примешивалось ни ощущения пристыженности, ни ощущения пристыживания. Он говорит, только если заговорят с ним и только если по-доброму. Он не отвечает людям, которые сердито спрашивают его, почему он не ищет приличной работы или что он имеет в виду, утверждая, что его лишили компенсаций. Он не возражает тем, кто обвиняет его в симуляции или презрительно отзывается о сыне, который позволяет отцу оплачивать его учение, попрошайничая на уличном углу. Насколько ему помнится, это железное правило он нарушил только раз — душным летом 1981 года. «Где, собственно, учится ваш сын?» — злобно спросила его какая-то женщина. Он не знает, как она выглядела, потому что шел пятый час и он уже по меньшей мере два часа был слеп как крот, но он чувствовал, как злоба разлетается из нее в разные стороны, будто клопы из старого матраса. Чем-то она напомнила ему Мейлфанта с его визгливым голосом, не слышать который было невозможно. «Скажите мне, где, я хочу послать ему собачье говно». «Не трудитесь, — сказал он, оборачиваясь на звук ее голоса. — Если у вас найдется лишнее собачье говно для посылки, так отправьте его ЛБД [36] . «Федерал экспресс» наверняка доставляет почту в ад, как и в любое другое место».
36
Инициалы американского президента Линдона Бейнса Джонсона, 1908–1973.