Сердца в Атлантиде
Шрифт:
— Я поберегусь. — Теперь Кэрол не боялась смотреть на свое плечо и продолжала осторожно прикасаться к синяку кончиками пальцев.
— Сколько боли ты поймала? — спросил у нее Тед, и, хотя лицо Теда сохраняло серьезное выражение, Бобби почудилась в его голосе легкая улыбка.
— Почти всю, — сказала она. — Больно почти совсем не было.
Однако, не успев договорить, она привалилась к спинке кресла. Глаза у нее были открыты, но смотрели в никуда. Кэрол второй раз потеряла сознание.
Тед велел Бобби намочить
— В холодной воде, — добавил он. — Выжми, но не очень сильно.
Бобби вбежал в ванную, схватил личное полотенце с полки над ванной и намочил его в холодной воде. Нижняя половина окна там была из матового стекла, но если бы он поглядел через верхнее прозрачное стекло, то увидел бы, как к дому подъехало такси с его матерью. Но Бобби не поглядел, он старательно выполнял поручение. Не вспомнил он и о кольце с зеленым брелоком, хотя оно лежало на полке прямо перед его глазами.
Когда Бобби вернулся в гостиную, Тед опять сидел в кресле с высокой спинкой, держа Кэрол на коленях. Бобби заметил, какими загорелыми уже были ее руки по сравнению с остальной кожей, которая была чисто и ровно белой (кроме лиловых синяков). «У нее на руках словно надеты нейлоновые чулки», — подумал он, и ему стало немножко смешно. Глаза у нее начали проясняться и следили за движениями Бобби, когда он пошел к ней. Но все равно Кэрол выглядела не очень чтобы — волосы спутаны, лицо все в поту, а между ноздрями и в уголке рта подсыхали ниточки крови.
Тед взял полотенце и начал вытирать ей щеки и лоб. Бобби встал на колени у ручки кресла. Кэрол чуть-чуть выпрямилась, благодарно подставляя лицо прохладной влажности. Тед стер кровь у нее под носом, потом положил полотенце на угловой столик. Он откинул слипшиеся волосы Кэрол с ее лба. Когда пара прядей снова упала ей на лоб, он занес руку, чтобы снова их откинуть.
Но прежде входная дверь громко хлопнула. По вестибюлю простучали шаги. Ладонь на мокром лбу Кэрол замерла. Глаза Бобби встретились с глазами Теда, и они обменялись одной мыслью: мощная телепатия, состоявшая из единого слова: «ОНИ».
— НЕТ, — сказала Кэрол, — НЕ они, Бобби. Это твоя ма…
Дверь в квартиру открылась, и в ней возникла Лиз. С ключами в одной руке и шляпкой (той, что с вуалеткой) в другой. Позади нее по ту сторону вестибюля дверь в жаркий мир снаружи была открыта. Бок о бок на крыльце, на коврике с «Добро пожаловать» стояли два ее чемодана, там, куда их донес таксист.
— Бобби, сколько раз я тебе повторяла, чтобы ты запирал эту чертову…
Тут она умолкла. Потом годы и годы Бобби вновь и вновь проигрывал этот момент, видел все больше и больше того, что увидела его мать, когда вернулась из своей катастрофической поездки в Провиденс: ее сын на коленях у кресла, в котором старик, который ей никогда не нравился и не внушал доверия, сидит с девочкой на коленях. У девочки ошеломленный вид. Ее волосы слиплись от пота. Блузка с нее сорвана — лоскутья валяются на полу — и, хотя ее собственные глаза сильно заплыли, Лиз, конечно заметила синяки Кэрол — один на плече, один на
И Кэрол, и Бобби, и Тед Бротиген увидели Лиз с той же поразительной вневременной четкостью: два подбитых глаза (собственно говоря, правый глаз был лишь злым блеском в посиневшей припухлости), вздувшаяся, лопнувшая в двух местах нижняя губа, все еще в присохшей крови, будто в мерзкой засохшей помаде, сдвинутый на сторону нос, крюком нависший надо ртом, будто нос ведьмы из комикса.
Тишина, мгновение осознающей тишины в середине жаркого летнего дня. Где-то раздался выхлоп. Где-то закричал мальчик: «Да ну же, ребята!» А сзади, с Колония-стрит, доносился звук, который для Бобби особенно сильно ассоциировался с его детством вообще и этим четвергом в частности: Баузер миссис О'Хары лаял, все дальше вторгаясь в двадцатый век, «руф-руф-руф».
«Джек ее сцапал, — подумал Бобби. — Джек Меридью и его дружки нимроды».
— Ох ты! Что случилось? — спросил он ее, нарушив тишину. Он не хотел узнать, он должен был узнать. Он подбежал к ней, уже почти плача от страха — но и от горя: ее лицо, ее замученное лицо! Она была совсем не похожа на его маму. Она была похожа на старуху, которой место не на тенистой Броуд-стрит, а «там, внизу», где люди пьют вино из бутылок в бумажных пакетах и не имеют фамилий. — Что он сделал? Что этот подонок сделал с тобой?
Она не обратила на него никакого внимания, словно даже не услышала. Однако схватила его и так вцепилась в его плечи, что ее пальцы больно вонзились в его кожу. Подержала его и отстранила, не взглянув.
— Отпусти ее, грязный старикашка, — сказала она тихим ржавым голосом. — Сейчас же отпусти!
— Миссис Гарфилд, пожалуйста, поймите, — сказал Тед, снимая Кэрол с колен, — даже и теперь он бережно не прикасался к ее поврежденному плечу. Он встал, расправив брючины, аккуратный машинальный жест, в котором был весь Тед. — Видите ли, ее избили. Бобби нашел ее…
— Извращенец! — взвизгнула Лиз. Справа от нее был столик с вазой. Она ухватила вазу и швырнула в него. Тед наклонился, но недостаточно; ваза низом задела его макушку, подпрыгнула, будто камешек, пущенный скакать по поверхности воды, ударилась об стену и разлетелась черепками.
Кэрол вскрикнула.
— Мам! Нет! — завопил Бобби. — Он ничего плохого не делал. Он ничего плохого не делал!
Лиз словно не услышала.
— Как ты смел ее лапать? Ты и моего сына лапал? Так? Так? Тебе не важно, на какой они лад, лишь бы они были детьми!!!
Тед шагнул к ней. Пустые петли его подтяжек болтались вдоль его ног. Бобби увидел розочки крови в редких волосах на его макушке, где ваза оставила свой след.
— Миссис Гарфилд, уверяю вас…
— Уверяй вот это, грязный извращенец!!! — На столике, кроме вазы, не было ничего, а потому она ухватила столик и швырнула. Столик ударил Теда в грудь, заставил его попятиться. Он бы упал на пол, если бы не кресло с высокой спинкой. Тед рухнул в него, глядя на нее широко открытыми непонимающими глазами. Губы у него тряслись.