Сердца живых
Шрифт:
«А ну как она поехала в Альби? Одна? Или с кем-нибудь другим? Нет, я просто рехнулся. А что, если родители о чем-нибудь догадались? И заперли ее? Или даже побили?»
Жюльен чувствовал, что способен на преступление ради того, чтобы разыскать Сильвию, отомстить за нее, вырвать ее из рук мучителей.
А что, если она отправилась умирать в одиночестве в номере гостиницы в Альби? Но почему вдруг? Ведь вчера она улыбалась. Даже смеялась. Несмотря на известие о бомбежке, она казалась счастливой. Не только казалась, была счастливой! В глазах у нее прыгали золотистые искорки,
Однажды вечером, когда они сидели в парке Бригибуль, он сказал ей:
— Твои глаза как небеса Ван Гога — в них несколько солнц.
— Не хочу я, чтобы ты слишком часто думал о Ван Гоге.
— Почему? Ведь он великий художник.
— Так-то оно так, но он отрезал себе ухо и умер безумным. А мне твои уши нравятся, к тому же я не хочу, чтобы ты сходил с ума.
— Я все равно лишился рассудка со дня нашей встречи.
— Да, знаю, но я хочу, чтобы ты жил, и вовсе не хочу, чтобы ты умирал. И уж во всяком случае, не хочу, чтобы ты шлялся к проституткам и предлагал им свое ухо.
Жюльен дважды спрашивал у прохожих, который час. А когда те отходили на несколько шагов, смотрел на свои часы. Они шли точно.
Он несколько раз говорил себе, что дольше ждать бессмысленно, и все-таки ждал. Наконец в четыре часа он решительно направился к улице Вильнев. Он быстро шагал по тротуару в толпе гуляющих, никуда не спешащих людей. Возле самой виллы, где жила Сильвия, он остановился и добрых четверть часа не сводил глаз с ограды. Потом зашагал дальше, прошел мимо дома и привстал на цыпочки, стараясь заглянуть поверх зарослей бересклета. Ставни на окнах были притворены, дверь заперта.
Жюльен дошел почти до заставы не оглядываясь; немного постоял и повернул обратно. В ушах у него звучал голос Сильвии, много раз повторявшей ему:
«Никогда мне не пиши. И никогда не броди вокруг моего дома».
Он снова трижды прошел мимо виллы. На соседнем пороге показались две женщины. Они пристально смотрели на него, и ему пришлось уйти.
Когда Жюльен очутился в центре города, его вдруг пронзила мысль, что Сильвия во время его отсутствия могла проехать по дороге в Сидобр. Он пустился бежать и вскоре достиг того места, где они условились встретиться. Он задыхался, но даже не чувствовал, до какой степени устал. На повороте он обернулся и поглядел назад, потом пошел дальше. Теперь он уже брел без всякой цели. Он больше не надеялся встретить Сильвию и шел в ту сторону, где простирались поля. Шел все прямо и прямо, ничего не видя, ничего не слыша.
Когда сгустились сумерки, Жюльен уже был далеко от города. Он опустился на траву возле обочины дороги; холод, поднимавшийся от земли, смешивался с ночной прохладой и охватывал его; Жюльен чувствовал, что промокшая от пота одежда прилипает к телу.
Неужели и смерть может наступить вот так? Неужели и она может подняться от земли и сковать человеческое тело? Но тогда по крайней мере она навеки усыпит мучительную боль, терзающую его, как разверстая рана, которую постоянно бередят.
Он уже больше не смотрел на часы, не вглядывался в безлюдную дорогу. Он превратился в безвольное и страдающее существо, бессильно
35
На посту наблюдения в комнате для дежурных не было никого, кроме Ритера; он сидел за письменным столом и читал, обхватив голову руками. Не оборачиваясь и не вынимая трубки изо рта, он проворчал:
— Дюбуа, ты просто мерзавец. Тебе надо было заступить на дежурство в восемь вечера. Я купил билет в театр, и он пропал.
— Сколько же сейчас времени?
Тут Ритер взорвался:
— Ну знаешь! Не прикидывайся дурачком, у тебя часы на руке! Когда тебе надо уходить, ты не спрашиваешь, который час!
Жюльен взглянул на часы. Было около десяти.
— Прости меня, старик, — пробормотал он. — Прости меня, пожалуйста.
Должно быть, голос его прозвучал странно, потому что Ритер повернул голову и, вынув трубку изо рта, выпустил большой клуб дыма. Он посмотрел на Жюльена, затем порывисто встал и подошел к товарищу.
— Господи! Что с тобой, Дюбуа? Что стряслось?
— Ничего. Ничего.
— Ты нездоров? Или вы поссорились?
С этими словами он подтолкнул товарища к кровати и заставил его сесть.
Жюльен помотал головой, жалко усмехнулся и попробовал подняться. Ритер снова нажал на его плечи. Жюльен покорно опустился на кровать. Силы оставили его — так вытекает сок из раненного топором дерева.
— Эта красотка бросила тебя? — спросил Ритер. — Я так и думал.
Жюльен вздрогнул, как от удара.
— Нет! — крикнул он. — Нет!
— Но тогда что с тобой творится? Ты заболел? Да объясни, черт побери! Может, я чем-нибудь могу помочь?
Ритер заставил товарища выпить большую кружку очень сладкого кофе, к которому он подмешал виноградной водки.
— Есть будешь?
— Не могу.
Парижанин терпеливо расспрашивал Жюльена. Слово за слово он вытянул из него правду. Открывая товарищу душу, Жюльен почувствовал некоторое облегчение. Он умолчал, однако, об Одетте и о страхе, который испытывал из-за бомбардировок Парижа.
— Только круглый болван может дойти до такого состояния, — заявил Ритер.
— Тебе этого не понять.
— Все отлично понимаю, только вот одобрить не могу. С виду здоровый мужик, а на деле тряпка. Меня презираешь за то, что я пью, а сам опустился хуже пьяницы. Ты из-за этой девчонки совсем голову потерял. Прикажи она тебе плюнуть матери в лицо, ты и это сделаешь.
— Замолчи.
— А что? Неправда?
— Я требую, чтобы ты замолчал! — крикнул Жюльен.
— Знаю, знаю, заехать мне по уху у тебя силы хватит, — усмехнулся Ритер. — Стоит мне только слегка задеть эту… эту… — Он умолк.
— Ритер, если б ты только знал, на что я ради нее пошел, ты бы молчал.
— Знаю, что ради нее ты на все способен. И тем не менее продолжаю думать, что ты не совсем конченый человек. Можешь еще опамятоваться. — Он сделал паузу, отступил на шаг и крикнул: — Но прежде всего тебе нужно высвободиться из лап этой девицы.