Сердца живых
Шрифт:
— Я просматривал твое личное дело. Ты родом из департамента Юра. Я тамошних людей знаю. Мой брат был учителем в Сен-Клоде, и я как-то ездил к нему. О бургундцах говорят: упрямые головы! Как в той прибаутке: «Эй, бургундец, сдавайся, чудак! — Нашли дурака! Как бы не так!» Да, я тамошних людей знаю. Сразу вспоминается Лакюзон. Твой друг Каранто родом из Савойи, там тоже крепкий народ. Мне было бы, — он подбирал слова, — мне было бы очень больно, если бы я узнал, что ты бросил товарища в беде…
Жюльен вскочил:
— Я?
— Мне
— Значит, вы знали, что он…
— Знал. Труп Каранто подобрали еще до того, как тебя схватили.
И капитан рассказал Жюльену, что молодчики из так называемой подвижной республиканской охраны, преследовавшие солдат, наткнулись на тело Каранто, а потом потеряли след Жюльена.
— В сущности, тебе здорово повезло, — продолжал офицер. — Попадись ты к ним в лапы, они бы, по всей вероятности, тут же выдали тебя фрицам. Жандармы поступили лучше, чем можно было от них ожидать: они ничего не стали предпринимать сами, а предупредили меня. Правда, они ничем не рисковали. Они не обязаны были вас разыскивать. Просто задержали солдата и по документам установили, что он из моей части.
Капитан замолчал и на минуту задумался. Снова повертел в руках зажигалку. Вытащил из ящика стола пачку сигарет и протянул Жюльену; тот отказался. Закурив, офицер сказал:
— Ах да, верно, ты ведь спортсмен и не куришь. Кстати, это ты сбил с ног мясника?
— Да, — не колеблясь, подтвердил Жюльен. — И не жалею об этом.
Капитан рассмеялся.
— Смешно жалеть. Говоря по правде, так и следовало поступить. Эти мерзавцы тайно режут скот, а потом, ища покровительства, сбывают мясо бошам.
У Жюльена отлегло от сердца. Капитан, должно быть, заметил это, нахмурил брови и сказал:
— Надеюсь, ты не думаешь, что я на их стороне?
Взгляд Жюльена невольно остановился на белой повязке с черными буквами «ПГП», которую капитан носил на рукаве своего темно-синего мундира.
— Ты, может, воображаешь, что все мы их прихвостни, что мы сторонники сотрудничества с немцами? Неужели я дрался с бошами для того, чтобы теперь пресмыкаться перед ними! Ты, видно, из тех простофиль, которые думают, будто немцам сопротивляются только в Лондоне! Говорил себе, верно: наш капитан продался врагу!
Офицер вдруг замолчал. Он громко выкрикнул последние слова и теперь с опаской покосился на дверь. Жюльен смотрел на него во все глаза. Спокойно, почти мягко, капитан продолжал:
— Надо бы тебе как следует всыпать, да что-то не хочется. Ты и без того немало пережил. Смерть товарища… Я хорошо знаю, как это тяжело. Но одно я тебе все-таки скажу: ты еще молокосос. Вы оба вели себя как молокососы. Слишком поторопились. Не подумали… Каранто погиб зря… Можно сказать, по собственной вине… По глупости…
Он снова замолчал, закурил новую папиросу, потом, перегнувшись через стол, объяснил вполголоса:
— Нынешняя война — война странная. И отвратительная. Не сообразишь, что нужно делать, но терять
Жюльен опустил голову. «Каранто погиб зря… По собственной вине… По глупости». А капитан продолжал:
— Конечно, трудно винить и тебя и его, но выбрали вы не самый удачный способ действия. Если ты понимаешь, что ползком доберешься до цели скорее, чем идя во весь рост, приходится продвигаться ползком. Конечно, тащиться по грязи на животе не так почетно, как мчаться в атаку с высоко поднятой головой, но часто такая тактика оказывается куда более действенной. Понимаешь, более действенной. Надо терпеливо ждать своего часа. Так и поступает большинство из нас, мы вынуждены так поступать.
Офицер опять помолчал, потом прибавил с грустью:
— Теперь вернуться к службе на посту наблюдения ты уже не можешь. Но одно мы обязаны сделать — вырвать тебя из осиного гнезда, в которое ты угодил. Я недаром столько продержал тебя в одиночке, мне надо было все подготовить. Твое счастье, что сержант Верпийа — человек каких мало и на его солдат можно положиться. Я вызывал его сюда. По телефону о таком деле не поговоришь. Разговоры подслушивают. Он только вчера отбыл. Они тебя ждут.
— Но…
— Молчи. — Капитан говорил быстро. — В случае побега тебя будут искать либо здесь, в районе Каркассонна, либо у тебя на родине. Им и в голову не придет, что ты вернулся в Кастр, слишком уж это покажется неосмотрительным. Они, конечно, нагрянут к твоим родителям, но не думаю, что стариков будут преследовать.
Жюльен закрыл глаза… Сильвия! Теперь перед его мысленным взором стояла только Сильвия. Да еще скорбное лицо матери. Неужели боши посмеют?..
— Ты меня внимательно слушаешь?
— Да, капитан.
— Я знаю, что в Кастре у тебя есть штатское платье. На посту наблюдения тебя будут прятать до тех пор, пока все не забудется и для тебя не достанут фальшивые документы. Но придется скрываться. Понятно? Не наделай глупостей, не то на всех навлечешь беду.
— Капитан, я не знаю, как мне вас…
— Молчи. Я тебя не освобождаю от службы. Надеюсь, мы еще встретимся на Черной горе или еще где-нибудь. И в тот день…
Капитан остановился. Его взор вспыхнул. Казалось, он на минуту отдался мечтам. Потом спохватился, встал и подошел вплотную к Жюльену.
— А пока надо вести себя крайне осмотрительно. Ты дезертир, тебя разыскивают. Ты солдат вверенной мне части, и я добился права самому наказать тебя. Ничего не поделаешь: тебя ждет военный трибунал. Сегодня вечером я отправлю тебя в комендатуру. Ведь немцы все время за нами следят, понимаешь?
Жюльен кивнул. Он также поднялся со стула и стоял теперь перед капитаном, который держал его за пуговицу куртки. Капитан докурил сигарету; изо рта у него сильно пахло табаком. Он говорил тихо, четко произнося каждое слово: