Сердце бури
Шрифт:
Камиля отослали в Като-Камбрези в октябре, а незадолго до Рождества получили восторженное письмо от директора, который расписывал его выдающиеся достижения в учебе. Жан-Николя помахал письмом перед лицом жены:
– А я тебе что говорил? Я знал, что делаю!
Однако Мадлен письмо встревожило.
– Они словно говорят, ваш мальчик так хорош собой и смышлен – нужды нет, что одноногий.
Жан-Николя счел это остротой. Не далее как вчера Мадлен заявила, что он начисто лишен воображения и чувства юмора.
Вскоре мальчик сам явился к родному
В 1770 году, когда Камилю было десять, святые отцы посоветовали Жану-Николя забрать сына из школы, потому что они уже не в состоянии ничему его научить.
– Может, мы сумеем найти ему частного учителя, кого-нибудь по-настоящему ученого, – сказала Мадлен.
– Ты с ума сошла? – прикрикнул на нее муж. – Я что, похож на герцога? Или ты вообразила, что я английский ситцевый барон? Или хозяин угольных шахт? Думаешь, у меня есть рабы?
– Нет, не думаю, – ответила его жена. – Я знаю, кто ты. И давно уже не питаю никаких иллюзий.
Разрешить ситуацию помог де Вьефвиль.
– Будет жаль, если таланты вашего сына пропадут втуне из-за нехватки денег. Раз уж, – добавил он грубо, – сами вы звезд с неба не хватаете. – Де Вьефвиль пожевал губами. – Камиль очаровательный ребенок. Будем надеяться, он перерастет свое заикание. Нужно похлопотать о стипендии. Если мы определим его в лицей Людовика Великого, семье не придется много потратить.
– А его возьмут?
– Как мне сказали, он на редкость умен. Станет адвокатом – прославит наше семейство. В следующий раз, когда брат будет в Париже, поручу ему устроить дела от вашего имени. И довольно об этом.
Средняя продолжительность жизни во Франции в те времена увеличилась почти до двадцати девяти лет.
Лицей Людовика Великого был основан в давние времена. Некогда во главе его стояли иезуиты, но после того, как их прогнали из Франции, в лицее заправляли ораторианцы, орден куда более просвещенный. Среди его выпускников было множество людей знаменитых, хотя и весьма разных. Здесь учился Вольтер, пребывающий в изгнании, и мсье маркиз де Сад, который ныне отсиживался в одном из своих замков, пока жена хлопотала о смягчении приговора за отравление и противоестественный блуд.
Лицей располагался на улице Сен-Жак, отрезанный от города высокой стеной и железными воротами. Помещение было
Максимилиан де Робеспьер отучился в лицее год.
Когда он прибыл сюда, ему было сказано, что из уважения к аббату, которому он обязан этой редкой возможностью, ему надлежит проявлять сугубое прилежание. А коли накатит тоска по дому, так это пройдет. По приезде он сел и составил записку о том, что видел в путешествии, ибо впоследствии, когда он приступит к учебе, в голове не должно быть ничего лишнего. Глаголы спрягались в Париже так же, как в Артуа. Пока в голове крутились глаголы, жизнь обретала порядок и гармонию. Он усердно посещал все занятия. Учителя были к нему добры. Друзей он так и не завел.
Однажды один из старшеклассников подошел к нему, пихая перед собой какого-то малыша.
– Эй, как-вас-там? – сказал старшеклассник. (У них была манера делать вид, будто они вечно забывают его имя.)
Максимилиан замер, и не подумав обернуться.
– Это вы мне? – спросил он с тем оскорбительно-вежливым видом, который научился на себя напускать.
– Присматривайте за этим младенцем, которого прислали сюда по недоразумению. Он из ваших краев, из Гиза.
Для этих невежественных парижан все едино, подумал Максимилиан.
– Гиз находится в Пикардии, а я родом из Арраса, это в Артуа, – спокойно ответил он.
– Какая разница? Надеюсь, вы найдете время оторваться от ваших высокоученых трудов и помочь ему освоиться.
– Хорошо, – сказал Максимилиан.
Он обернулся, чтобы рассмотреть так называемого младенца – очень симпатичного и очень смуглого мальчика.
– И чему вы намерены себя посвятить? – спросил Максимилиан.
В это мгновение по коридору, поеживаясь, проходил отец Эрриво.
– А вот и вы, Камиль Демулен, – промолвил он, остановившись.
Отец Эрриво, прославленный знаток древних языков, старался не упускать ничего. Впрочем, его глубокие познания не спасали от пронизывающего осеннего холода, а то ли еще будет зимой.
– Мне говорили, вам всего десять, – сказал святой отец.
Мальчик поднял голову и кивнул.
– Однако для своих лет вы неплохо образованны?
– Да, это так, – ответил малыш.
Отец Эрриво, прикусив губу, заспешил прочь по коридору.
Максимилиан снял очки, которые его заставляли носить, и протер уголки глаз.
– Лучше говорить: «Да, святой отец». Им это нравится. И не кивайте, их это раздражает. А кроме того, если вас спрашивают, умны ли вы, следует держаться скромнее. Говорите: «Я стараюсь, святой отец». Что-нибудь вроде того.
– Вы подхалим, как-вас-там? – спросил малыш.
– Это просто совет. Я делюсь с вами опытом.
Максимилиан снова надел очки. Большие черные глаза мальчика вплыли в его глаза. На миг ему представился запертый в клетке голубь. Он почувствовал в ладонях перышки, мягкие и безжизненные: в крохотных косточках не бился пульс. Он провел рукой по сюртуку.