Сердце и корона

Айнгорн Алекс А.

— Оринье, но ведь и мы с вами не дети малые. Мы тоже кое-что можем.

— У него есть бесспорное преимущество перед нами.

— Какое же?

— Мы все — я, Ревеньен, вы, ваше величество, — в первую очередь беспокоимся о собственной безопасности и безопасности своих близких и друзей. Мы, — да и вы, — не из тех, кто рискует жизнью из принципа, кто пойдет на смерть, чтобы доказать свою правоту. Мы отступаем, когда надо. Мы лжем, когда это нам выгодно. Мы ищем окольных путей, когда не можем пройти напрямик. Но Орсини не таков. Он не стал бы тем, кем стал, если бы был таким, как все. Он не щадит себя, и потому люди с нормальным чувством самосохранения уступают ему дорогу.

"На

этот раз я действительно проиграл. И теперь только смерть смоет с меня позор поражения", — вспомнилось Изабелле, и она внутренне содрогнулась. Что же за человека она полюбила? Верно ли судил его Оринье? В конце-концов, Оринье не Господь бог. Это его личное мнение, и он мог ошибаться. Орсини обыкновенный человек, такой, как они, но очень упрямый, да, очень упрямый. Она украдкой вздохнула.

— Мы столько пережили, друзья мои. Эта война… Столько крови, столько лишений. Теперь нужно учиться находить компромиссные шаги. Не будет Орсини, на его место придет другой. Нужно решать саму проблему, а не пытаться заставить замолчать того, кто не страшится во всеуслышанье говорить о ней. Нужно встретиться с бунтовщиками. Возможно, мы сможем договориться.

Ревеньен ничего не сказал, но у графа д’Оринье настал момент, когда он не мог больше молчать. Потеря любимой жены во многом изменила его. Он утратил чувство внутренней необходимости исполнять приказы тех, кому служил. Офицер в нем умер. Но друг — нет.

— Если ваше величество ищет повод встретиться с Орсини, то причем здесь государственые интересы и причем здесь восстание?

Маршал Ревеньен смущенно вспыхнул, с осуждением глядя на Оринье, но королева гордо вскинула голову.

— Вы напрасно полагаете, граф д’Оринье, что я способна играть интересами моего королевства, поощряя собственную сердечную слабость. Хорошо, говорите, что вы предлагаете? Арестовать Орсини с его сторонниками? Игнать его из страны? Дальше что? Поставить через каждый ярд вдоль нашей границы по солдату, чтобы не впустить его обратно? Вы пробовали когда-нибудь запретить что-нибудь Орсини? Я — пробовала, имею плачевный опыт. Держать его в тюрьме? Сколько? Всю жизнь?

Оринье и Ревеньен снова переглянулись. Ревеньен жестом отказался продолжать спор.

— Зачем же всю жизнь, — отозвался Оринье.

— Затем, что, если я продержу его там месяц, или год, или пять лет, то оказавшись на свободе, он начнет все сначала, и мы с вами снова будем иметь тот же самый разговор.

Оринье молчал. Изабелла пронзила его испытующим взглядом. Он отвел глаза. Она снова заговорила, на этот раз властно:

— Пока я занимаю этот трон, Орсини не будет казнен или заперт в темнице, как преступник. Называйте это как хотите и думайте обо мне что угодно. Такова моя воля. Во избежание новой гражданской войны, я считаю разумным выслушать доводы и пожелания противника.

Однако сам Орсини так и не появился во дворце. Подтверждая подозрения Оринье, Изабелла втайне надеялась, что он явится на переговоры, но прибыли люди, которых она не знала. Она не знала, то ли Орсини просто не хотел ее видеть, то ли боялся, что один ее молящий взгляд разрушит все его грандиозные планы.

Она потеряла интерес к переговорам, как только поняла, что Орсини нет среди парламентеров. Она спрашивала себя, не преувеличил ли Оринье его роль в новом восстании. Ей отчаянно хотелось мира, мира и простого женского счастья, которого ей пока не дано было узнать. Она позволила учреждение независимого совета, предоставив ему совещательный голос в решении вопросов государственной важности. Первый шаг был сделан. Совет получил официальный статус. Пока оппозиционеры удовлетворились

совещательной функцией. Однако они желали получить право накладывать вето на решения Изабеллы, если они единогласно будут отвергнуты Советом. Королева отказала им, и вопрос больше не поднимался. Но она знала, что это ненадолго. Спираль истории сделает следующий виток, и все начнется сначала.

* * *

— Это революция! Ах, почему вы не послушали нас сразу, ваше величество! Это восстание следовало подавить в корне! — горячо восклицал Оринье месяц спустя.

— Однако… Так ли все серьезно?

— В Совете поднимают вопрос об учреждении республики!

Изабеллу испугало не столько сообщение Оринье, столько его волнение и бледность. Она бы не придала значения его словам: революция, республика, — все это звучало странно и нереально, но он был откровенно испуган, и ей передалась его тревога.

— Прекратите паниковать, Оринье, — рассердилась она, — я не могу рассуждать трезво, когда вижу вас в таком нервном состоянии.

— Вы знаете, чем это кончится, ваше величество? То, что было при регентстве, — ничто по сравнению с той грозой, что может разразиться теперь. Эти свободолюбивые, анархические идеи из тех, что разрушают государственное устройство до основания! Это полное отрицание самого смысла власти. Это произвол.

— Успокойтесь, Оринье.

— Успокоиться? Завтра они просто вломятся во дворец и вышвырнут нас отсюда. Знаете, что они обсуждают? Что здание Королевского суда маловато для их собраний, и им самое место во дворце. Вашем дворце! Может быть, завтра здесь будут хозяйничать плебеи, — бродяги, которые будут шлепать сапогами в навозе по персидским коврам, наглецы, которые будут подглядывать в замочные скважины за переодевающимися дамами, воришки, ищущие малейшую возможность положить в карман, что плохо лежит.

В ослеплении своей ярости он не чувствовал, что ранит ее. Она, королева Аквитанская, маркиза де Ланьери, а на самом деле простая мадам Орсини, супруга беспокойного сынка мелкого лавочника, плебея, бродяги, наглеца и проходимца, сидела перед ним, выпрямив свою изящную аристократическую спину, с застывшим выражением смертельной усталости на лице. Она не возразила Оринье, заговорив, только когда услышала его возглас:

— Нужно арестовать Орсини за бунт и подстрекательство к мятежу!

Она подняла на друга глаза раненой лани.

— Хорошо.

Оринье обрадованно оглянулся на Ревеньена. "Они подружились, — подумала Изабелла равнодушно. — Они даже похожи. Странно." Она не могла думать о том, что происходило. Не теперь.

— Вы подпишете указ?

— Да. Давайте.

Она поставила кривой росчерк на документе и отвернулась, даже не желая читать его.

— Кому мы поручили произвести арест? — тихо спросила она.

— Мне, — сказал Оринье. — Поэтому позвольте откланяться, ваше величество.

— Идите, — она вялым жестом отпустила его. Маршал Ревеньен остался с ней. Но он, волнуясь, мерил шагами зал, и она отпустила и его.

На другой день она узнала, что графа Оринье ранили при попытке арестовать мятежников. Его солдаты сумели схватить несколько человек, но среди арестованных не было Орсини. Он скрылся, увернувшись от Оринье и наградив его ударом шпаги, правда, скользящим и не задевшим ни одного из жизненно важных органов.

Изабелла догадывалась, что ее уступка своему испуганному и возмущенному окружению лишь ухудшила ее положение. Лучше было не делать ничего, чем сделать неудачно. Она настроила против себя людей. Подписанный ею указ называли бесчестным посягательством на свободу. О ней слагали злые памфлеты, читая которые, она стыдилась поднять глаза.