Сердце из нежного льда
Шрифт:
– Неужели я так пахну? – усмехнулась она.
– Ты лучше, потому что… нежнее… – И он привлек ее к себе, прижался к волосам, зарылся носом в них и глухо добавил: – До чего же я люблю тебя, Алла…
Если бы на его месте был Некто Макс, она, пожалуй сказала бы ему: «Замолчи!» Удильщику не смогла… Почему? Непонятно! Она только с неудовольствием поежилась и выскользнула из его объятий.
– Я вижу, что тебе опять не нравится, когда я говорю о любви, – огорчился Игорь. – Но почему? Это же так естественно! Когда я с тобой, мне хочется петь романсы с балладами, как менестрелю или ваганту, и читать стихи. Вот послушай несколько строк… Я, правда, забыл начало:
…И– Ай-яй-яй! Как не стыдно врать! – рассмеялась Алла. – Ты не мог забыть начало! Ты побоялся мне его прочитать и, между прочим, правильно сделал!
– Да? – опять-таки очень по-детски огорчился Игорь. – Ты знаешь это стихотворение?
– Кто ж его не знает? Мужчины должны высечь начало этого стиха на каких-нибудь скрижалях или, на худой конец, вытатуировать на своих грудях:
Любить иных – тяжелый крест,А ты прекрасна без извилин…Так, кажется, начал это стихотворение Пастернак?
– Ну, пусть так… А что в этих строках такого… ужасного? Чтобы на скрижалях?
– Лучше ты мне ответь, почему стал врать, что забыл начало?
– Ну… побоялся, что тебе не понравится про извилины… вернее, про их отсутствие… Хотя один бог знает, что за извилины имел в виду Пастернак! Ты послушай другое:
Красавица моя, вся стать,Вся суть твоя мне по сердцу,Все рвется музыкою стать,И все на рифмы просится.Игорь жестом остановил рвущийся с Аллиных губ протест.
– Погоди! Там дальше как раз про тебя:
…И в рифмах дышит та любовь,Что тут с трудом выносится,Перед которой хмурят бровьИ морщат переносицу…А дальше про меня! Слушай!
Красавица моя, вся суть,Вся стать твоя, красавица,Спирает грудь и тянет в путь,И тянет петь – и нравиться…Это тоже Пастернак! Он написал про нас! Ты постоянно морщишь переносицу, а я ужас как хочу тебе нравиться!
Он опять обнял ее и спросил:
– Ну хоть немножко-то я тебе нравлюсь?
– Разумеется, – довольно сухо ответила Алла и поспешила сменить тему: – Пастернак – твой любимый поэт?
– Да! Мне кажется, его еще так и не оценили по достоинству. Лучших стихов я не знаю. Конечно, ты сразу скажешь: «Ах, Пушкин! Ах, Лермонтов!» Я ничего не имею против них, но они слишком уж давно жили. Пастернак мне ближе и понятнее.
– Я и не собиралась сравнивать его с Пушкиным.
– А с кем бы ты могла его сравнить?
– Признаться, мне и в голову не приходило сравнивать с кем-то Пастернака. У меня другой любимый поэт.
– Кто?
– Марина Цветаева.
– Ну-у-у… – протянул Игорь. – Женщина…
– Женщина… И что? – сразу ощетинилась
– Да нечего мне договаривать. Не читаю я их…
– Кого их?
– Я же сказал – женщин.
– А почему такая дискриминация?
– Никакая не дискриминация… Просто… Ну что они там могут написать?
Я на правую руку наделаПерчатку с левой руки…Или наоборот – на левую с правой… Не помню! Я так тоже могу писать:
Я на правое ухо наделаСережку с левой… ухи…– Имей в виду, что ты остришь, и, кстати, очень жалко, на предмет Ахматовой, а не Цветаевой.
– Ну и что? Не вижу разницы.
– А ты Цветаеву-то читал?
– Сказал же – нет! – раздражился Игорь. – Так… кое-что в объеме курса средней школы… Разве женщина может так написать! Вот послушай:
На даче спят. В саду, до пятПодветренном, кипят лохмотья.Как флот в трехъярусном полете,Деревьев паруса кипят.Лопатами, как в листопад,Гребут березы и осины,На даче спят, укрывши спину,Как только в раннем детстве спят.Ревет фагот, гудит набат…– Достаточно, – прервала его Алла. – Нечего мне устраивать тут ликбез на предмет мужских стихов! Грамотные! Я тебе тоже кое-что прочту! И из Цветаевой! Может, ты что-нибудь обо мне поймешь, перестанешь задавать ненужные вопросы и говорить о любви:
…Землю долго прожить! Трущоба —Кровь! и каждая капля – заводь.Но всегда в стороне ручьевойЛик Офелии в горьких травах.Той, что, страсти хлебнув, лишь илаНахлебалась! – Снопом на щебень!Я тебя высоко любила:Я тебя схоронила в небе!– Алла, ты зря считаешь меня бесчувственным идиотом! Я давно все про тебя понял. И догадываюсь, насколько тебе теперь противно на него смотреть! И схоронить его надо было не в небе, а в том самом иле, которого ты нахлебалась! Хочешь, я набью ему морду?
– Кому? – Алла испугалась до дрожи в коленях. Неужели Удильщик что-то знает о Счастливчике? Не может быть! Она в ужасе прошептала непослушными губами: – Кому ты собираешься бить морду?
– Начальнику моему. Башлачеву П.Н., – ответил Игорь, презрительно скривившись. – Пожалуй, я и без твоего разрешения сворочу ему челюсть. Я все знаю, Алла.
– Что ты знаешь? – еще более ужаснулась она.
– Что вы были любовниками…
– Были любовниками… – эхом повторила Алла.
– Не расстраивайся! Для меня это не имеет ровным счетом никакого значения! Никакого! Все это было до меня! Ты ни в чем передо мной не виновата! Наверно, в юности Петя был ничего себе! Можно было и обмануться! Знаешь, он и сейчас на тебя здорово претендует. В кабинет меня к себе вызывал, мордоворот!
– В кабинет? Зачем?
– Жениться на тебе хочет, представляешь! А я ему, видите ли, мешаю! Фотографии для доказательства предъявлял, сволочь.