Сердце Льва — 2

Разумовский Феликс

Брала свое весна, торжествовала природа, шагал Хорст. Несмотря на возраст, перенесенную болезнь и жизненные коллизии, он пребывал в прекрасной форме — с легкостью форсировал Тулому, ночевал в спальнике, без палатки, у костра, влет валил тетеревов, рябчиков и глухарей. В Оленегорске он сделал небольшой привал — попарился в баньке, выстирал белье и, затарившись патронами, солью, спичками и водкой, выбрал курс на Ловозерье. Не прошло и пары дней, как он попал в знакомые места, будто сразу окунулся в прошлое — вот она, заброшенная зона, узнаваемая лишь по рванью колючки на покосившихся прогнивших столбах, вот оно, древнее, еще не сбросившее лед величественное озеро, вот почерневшие, вловно вросшие в мать сыру землю плохонькие избы. А вот и старый знакомый. Местный специалист по материализации слонов. Вроде и не постарел

совсем, как и раньше — рожа словно жопа. Все такой же юркий, длинноволосый, улыбающийся. Правда, не то чтобы мудро и проницательно, но пьяно. Весьма. И шатается, выкаблучивается куда почище, чем при камлании. Ишь как носит его нелегкая вдоль раскисшей дороги… Будто сам лесной хозяин Мец гонится за ним со всеми равками. Однако же, увидев Хорста, остановился, судорожно икнул, улыбнулся еще шире.

— Никак ты? Однако!

Признал, через столько-то лет… настоящий шаман.

— Привет, повелитель духов! — Хорст радостно кивнул, крепко поручкался и улыбнулся совсем по-генеральски. — Все камлаешь?

Сразу вспомнил давнее — свою хворь-меричку, «малое шаманство», нойду, пляшущего с плетью, его пророчества насчет вояжа на юг. И ведь не соврал, стервец, всю правду сказал. А все плакался, что мол слабый нойда.

— Какое там камлать. Сдыхать однако пора, — шаман помрачнел и высморкался зеленым. — Народ разбежался. Дети забыли. Баба однако померла. Хорошая была однако баба, хоть и дура. Олешки тоже околели… Пойдем однако, генерал, в избу. Огненный вода есть?

Ладно, пошли в избу — заливать пожары души. В доме грязь, запустение, на столе соответственно. Ни тебе медвежьей солянки, ни тебе чая с рыбниками и пирогом с лосиной печенкой. Водку пили из захватанных стаканов под какую-то завяленную тюльку. Видом напоминающую даже не снеток — колюшку. А уж на вкус-то и вовсе не похожую ни на что… Поначалу пили молча, залпом, то ли радуясь встрече, то ли огорчаясь ее реалиями, не понять. Однако после третьей Хорст взял инициативу в свои руки и спросил:

— А как там наши? Ну Куприяныч там, Трофимов?

Конечно наши. Свои в доску — жизнь спасли, пропасть не дали.

— Трофимов, тот в город уехал, а Куприяныч, — шаман закашлялся, тягуче сплюнул, внимательно, оценивающе посмотрел, — издох. Во сне. Давно еще. Чего я ни делал, как ни камлал, не помогло. «Очень нужен он нам», — духи сказали, — «для дела». Не послушали меня, забрали Куприяныча. Слабый, ох, слабый я нойда…

И он по-новой, словно сорок лет назад, принялся рассказывать про своего отца, деда его детей. Тот мог отращивать за мгновение бороду, камлал в трех избах сразу, всаживал в скалу гусиное перо и колол себя ножом в темя, в печень и желудок. Всем нойдам был нойда, и в духах покровителях у него ходил бык Пороз.

— А я, — шаман виновато улыбнулся, вытащил норвежский нож и хотел было всадить его себе в живот, но Хорст не дал:

— Знаем, знаем, можешь только в желудок. Не надо, водка вытечет. На вот лучше выпей. И потом вообще в наши годы желудок нужно беречь.

Сказал и с отвращением взглянул на вяленую тюльку, однако делать нечего, со вздохом взял. Какая-никака, а закусь. Желудок-то беречь надо…

— Ну как скажешь, — шаман, раскатисто икнув, убрал нож, выпил и пристально, будто впервые увидел, воззрился на Хорста. — Слушай, генерал, а ты зачем к нам сюда однако? Или заплутал?

Хорошо еще не спросил: «Ты меня уважаешь?», а то пора бы уже — выпито было сильно.

— Не знаю, шаман, не знаю, — Хорст тяжело вздохнул, с легкостью налил и залпом выпил. — Тоскливо что-то мне, погано на душе. Вроде бы всего с избытком, а на деле нет ничего. Пусто на сердце, муторно. Жить не хочется…

И верно, спроси его, зачем поперся в Питер через кольскую тайболу, не ответил бы. И впрямь заплутал.

— А, вот ты что, паря? — шаман прищурился, встал и, грозно накренившись, поманил Хорста на улицу. — Пойдем-ка, покажу чего. Если повезет.

На улице ближе к вечеру похолодало. Изо рта шел пар, под ногами похрустывало.

— А ну-ка, ну-ка, — шаман, пошатываясь, спустился с крыльца, звучно отлил и замер, вглядываясь. — Вот она, смотри.

Левая рука его застегивала штаны, а правая указывала на низкие, лиловые в серых сумерках облака. На фоне их была ясно различима большущая ворона. Вела она себя как-то очень странно — то взмывала вверх, то пикировала на землю,

описывая при этом круги и шарахаясь зигзагами. Словно бешеная, била крыльями, теряла перья и при этом не издавала ни звука. Казалось, что она пыталась преодолеть невидимую упругую стену, которая отбрасывала ее назад. Чем-то она напоминала мотылька, бьющегося об оконное стекло.

— Ну что скажешь, генерал? — нойда застегнул-таки мотню, вытащил кисет, принялся закуривать. — Что думаешь об этой птице?

— Больная наверное, — Хорст с безразличием пожал плечами и вытащил «Беломор», — сдыхает.

Настроение его, и без того мерзкое, испортилось окончательно — ворон в своей жизни он не видел. Впрочем таких еще не доводилось. Ишь как отъелась на падали-то, падла пернатая…

— Ничего-то ты, генерал, не понял, ничего, — шаман чиркнул дистрофической, расщепленной для экономии надвое спичкой, густо выпустил вонючий, горлодерный смрад. — Ворона эта чует дым Млечного пути. — Помолчал, снова затянулся, плавон, очень по-шамански, сделал круг рукой. — Дым Млечного пути это такая завеса, невидимая человеку. Но зверь и птица ее чует. Духи говорят, что она отделяет прошлое от будущего. Угадай, где она, пройди сквозь нее, и река твоей жизни потечет вспять. Видишь, как ворона-то хлопочет… Видимо, почуяла свою старость и скорую смерть. Вот и хочет улететь в свое прошлое, где была сильной и молодой. В другие времена, в другие земли… Да только хрен ей. Подохнет здесь. Ты все понял, генерал? Только эхо наших желаний проходит сквозь мрак дыма Млечного пути, только эхо. Эту жизнь по-новой не прожить. Что было, то сплыло… Не тоскуй о прошлом, его не вернешь…

Хорст молчал, внимательно слушал, уже другими глазами смотрел на ворону. Да, прав шаман, в одну и ту же реку не войдешь дважды. Грустно заморачиваться прошлым, тягостно, накладно и прискорбно. Хоть весь Кольский обойди, а Марию не вернешь…

— Ты вот сказал, однако, все есть у тебя, и нет ничего, — нойда докурил до огонька, вытер руку о штаны, понюхал, поплевал. — Верно сказал, бедный ты. Главное богатство это связь с богами, а где они, твои боги-то, генерал? Один ты. Помочь тебе некому однако. Хотя… Помнишь, может, Нюрку-то? Тетки-Дарьину? Ну ту, кобылищу неогулянную, недоделанную? Так вот после поездки на Костяной в нее вселился дух лося, шибко сильный однако. Теперь и она шибко сильная нойда, имеет силу тридцати медведей и видит на пятьсот полетов стрелы. Заматерела однако, в Ленинграде камлает. Вот у нее и спроси, она тебя знает, все про судьбу да жизнь расскажет. А мне никак, слабый я однако нойда. Ну что, похолодало однако. Что, не осталось огненной воды?

Осталось. Хорст вусмерть упоил шамана, и в самом деле оказавшегося слабаком, переночевал кое-как в грязной его избе, а утром, отбросив весь свой идеализм, стерву-ностальгию и дуру-мечтательность, взял крус на Ревду, с прицелом на Оленегорск. Скоро он уже был в Мурманске — брился, стригся, обновлял гардероб, быстро превращаясь из романтика-туриста в процветающего, средней руки барыгу-бизнесмена. Съел положенное количество копченого палтуса, полюбовался на местные красоты да и отчалил с карельских земель на ижорские, на часто приземляющемся куда не надо, ревущем похоронно «ТУ». Однако на сей раз все обошлось — сто пятдесят четвертый благополучно прибыл в Пулково. Хорст без проволочек получил багаж, нанял частника-дедка на жигулях и приказал везти себя в «Россию», гостиницу, как он помнил, в меру респектабельную, в меру доргую и оставляющую вобщем-то неплохое впечатление. Только увы, было это давно. Теперь прямо у входа торговля, нет, не русскими матрешками, — заокеанской «Кока-колой», цены словно в пятизвездочном отеле, тетка на рецепшен видом словно бандерша да и ведет себя соответственно — предлагает то мини-секс, то макси, то девочку, то мальчика. Что-то на первый взгляд «Россия» походила на занюханный бордель. Да и если отбросить кавычки… Целый вечер Хорст не от ходил от телевизора — зрил, удивлялся, вздыхал. Одно дело читать все это в сухих агентурных сводках, другое дело увидеть воочию. А ночью его мучили кошмары. Ему снились депутаты, дерущиеся в Думе, — народные, неумелые, неуклюжие, бестолковые, словно недоразвитые дети, хмурый, с бодуна, гарант конституции, горестно скорбящий вслух о потерянных сотнях триллионов, недостроенные чудо-корабли, проданные как металлолом на потребу азиатским хищникам. Неужно такое может быть наяву?