Сердце моего Марата (Повесть о Жане Поле Марате)

Левандовский Анатолий Петрович

Мы влились в нестройную колонну ремесленников и рабочих. К Гревской площади едва прошли: она была целиком во власти женщин. Я с любопытством смотрел на них. Здесь были дамы рынка, державшиеся с известным кокетством, были молодые девушки весьма недурные собой; но большинство их состояло из бледных, изможденных, одетых в лохмотья хозяек, убитых нуждой и горем, преждевременно состарившихся. Впрочем, все они были настроены весьма решительно и подбадривали сильный пол:

— Ну что, проснулись, кавалеры?..

— Будьте героями, покажите

себя!..

— Тем более, дорогу мы вам проложили!..

И, правда, к десяти часам женщины полностью оттеснили конную стражу, стоявшую у ограды ратуши, и заставили солдат отойти на улицу Мутон. Тогда мужчины захватили склад оружия на антресолях ратуши и быстро разобрали ружья, пистолеты, патроны. Аббат Лефевр пытался оказать сопротивление; его окружили и увели на часовую башню. Я с ужасом увидел, как старика подхватили под руки, на шею ему набросили веревку и мигом подтянули несчастного к перекладине, на которой висели колокола. Но тут одна из сердобольных женщин, к моей великой радости, ударом сабли перерезала веревку, и спасенный аббат под дружный хохот рухнул на кровлю ратуши…

Я отвернулся: мне было худо. Я чувствовал здесь себя чужим и ничего не понимал. В ушах у меня звенело. Со всех сторон неслись крики:

— Нашли кого вздергивать! Дурачье!..

— Подать сюда Байи!..

— Одного Байи? Как бы он не соскучился!..

— Конечно, тащите Байи и Лафайета!..

Я с удивлением вслушивался в эти слова. При чем здесь Байи? Почему нужно «вздергивать» Лафайета? Ведь оба они — весьма почтенные люди: мэр Парижа и главнокомандующий национальной гвардией! Первый из них, насколько мне было известно, достойный ученый, член трех академий, а второй — либерал и сторонник реформ, получивший свой генеральский чин в американской войне за независимость!..

Но когда я поделился своими сомнениями с Мейе, он энергично выругался:

— Тоже, нашел «достойных людей»! Разве забыл, что говорил о них Марат в твоем присутствии? Да, Жан Байи, конечно, ученый; но лучше бы он занимался своей астрономией, а не лез в политику! Этого аскета с постной физиономией купили богатые избиратели, купили со всеми его потрохами, и беднякам, поверь мне, есть за что его ненавидеть!..

— Ну, допустим. А Лафайет?

— Тебе известно его полное имя?

— Откуда же я могу его знать?

— Так слушай. Его зовут Мари-Жан-Поль-Ив-Жиль-бер-Матье маркиз де Лафайет. Понял? Это уже говорит о чем-то. Его честолюбие вполне отвечает количеству его имен и блеску его эполетов. Когда-то он действительно слыл либералом. Но теперь этот аристократ, став начальником национальной гвардии, превратился в некоронованного короля Парижа и давит народ не хуже, чем его напарник господин Байи…

Подобные характеристики повергли меня в трепет. Я чувствовал себя сбитым с толку, не зная больше, чему верить и что думать.

К нам подошел высокий человек в черном, молодой, но не по летам серьезный, с задумчивым, грустным лицом.

Я узнал его: это был Майяр. Он поздоровался с Жюлем, взял его под руку и отвел в сторону. Я уловил обрывки фраз, из которых понял, что Майяр, собираясь вести женщин на Версаль, просит Мейе оказать ему помощь и взять на себя руководство второй колонной. Жюль согласился. Майяр пожал ему руку и пошел к ратуше. Когда он поднялся на несколько ступенек, женщины, видимо решив, что это один из «трехсот», преградили ему дорогу. Однако он был тут же узнан, и ему устроили восторженную овацию.

— Это Майяр! — кричали со всех сторон. — Это победитель Бастилии! Честь и место ему, пусть руководит нами!..

Майяр повернулся к толпе и, протянув вперед руку, призвал к тишине.

В это время на пороге главного входа показался военный в форме офицера национальной гвардии; вид у него был довольно жалкий, сзади его подталкивал какой-то оборванец.

— Вот, — заявил оборванец Майяру, — хотел отсидеться, но мы его выкурили!..

— Кто вы? — громко спросил Майяр задержанного.

— Я капитан Дермини, дежурный по ратуше… А по какому, собственно, праву вы допрашиваете меня?..

— По праву, данному мне народом. Капитан, не храбритесь: ваше положение плачевно, и, должен сказать, заслуженно плачевно. Вы достойны того, чтобы с вас сорвали этот мундир…

Несколько заскорузлых рук тотчас же потянулись к эполетам офицера.

— Стоп! — крикнул Майяр. — Прочь руки! Мы не разбойники, чтобы творить самосуд! Мы державный народ, народ-повелитель!..

Он снова обратился к Дермини:

— Капитан, вы, как и все ваши, поставлены у власти революцией. В данном положении вы можете поступить двояко: либо исполнить свой долг, либо изменить ему; в первом случае вы заслужите доверие утвердившего вас народа, во втором — будете уничтожены. Выбирайте сами, как вам поступить…

— Что я должен делать? — пролепетал офицер.

— Я уже сказал вам: выполнять ваши прямые обязанности. Вы не хуже меня знаете, что произошло в Версале. Вы дадите нам пушки, порох и ядра, и мы отправимся туда. После нашего ухода вы соберете национальных гвардейцев, расскажете им об антинародном заговоре двора и мобилизуете все для поддержки народа. Задача у нас с вами одна: сорвать заговор и не допустить торжества контрреволюции!..

— Но я не властен распоряжаться: я не главнокомандующий!

— Зато вы дежурный, и власти у вас достаточно. Когда сюда явится господин Лафайет, вы все растолкуете ему, А пока — пушки!..

Нетвердым шагом Дермини спустился с лестницы, чтобы сделать распоряжения. За ним устремились вооруженные люди.

Майяр снова подошел к нам:

— Мейе, мы уходим. Помни о том, что порешили. Жалею, что не могу взять тебя с нами: мне очень нужен помощник — представляешь, каково будет с этими крикунами, но и здесь нельзя бросить все на произвол судьбы — ты видел этого слизняка Дермини…