Сердце на палитре - Художник Зураб Церетели
Шрифт:
Устойчивое мнение о заурядности собора родилось задолго до взрыва в умах русской общественности. До Храма наша архитектура следовала образам Древнего Рима. Известный стиль этот называют классическим. Его в Советском Союзе чтили, потому что якобы "этот стиль отражал идеологию молодой революционной буржуазии". Тон вдохновлялся образами Византии. Однако его стиль назвали псевдовизантийским, псевдоруссим — поскольку связывали с монархией. Но стиль чем плох? Оглянитесь вокруг себя, в «псевдорусском» духе застроена с двух сторон Красная площадь, Боровицкий холм, где возвышается над краем обрыва Большой Кремлевский дворец Тона. И это «псевдо»?
Потребовалось
Почему невзлюбила русская общественность Константина Тона? Не за то, что он немец. Потому, что он был придворным архитектором. Ему отдавал предпочтение непопулярный у общественности российский император Николай I, повесивший пятерых декабристов.
В наше время — тот самый случай. Почему нападали на президента Российской академии художеств Церетели? Не потому, что он грузин, хотя так думать были иногда некоторые основания. А потому, что сложилось о нем мнение, как о "придворном художнике". Ему отдавал пять лет предпочтение мэр Москвы. И он в глазах отдельной части российской общественности не популярен, его назвал "мэром в кепке" покойный губернатор Петербурга, чья шляпа не прикрыла от напастей самый красивый город Европы.
Да, Церетели мастерски дирижировал большим оркестром, сыгравшим под сводами Храма триумфальную симфонию "1812–1991 год". Он и сам исполнил сольные партии, как монументалист отлил кресты и врата, как художник занимался куполом.
Поныне можно услышать "старую песню о главном", что храм "произведение эклектики ХIХ века, уже с момента его окончания показавшееся всем архаичным и нелепым".
Мне так не показалось. Миллионам людей, успевших побывать в нем за минувшие годы, так не показалось.
Кто расписал своды и стены сияющими образами? Не авторы инсталляций и перформансов, не "актуальные художники", творящие из подручных материалов. Художники Храма не разыгрывали самодеятельные спектакли на вернисажах. Не бегали по улицам ради славы, в чем мать родила, по весне, в пору обострения душевного расстройства. На мраморных досках Храма нет названий галерей, эпатирующих публику скандальными выходками. Все сделали подлинно современные живописцы под эгидой Российской академии художеств. Их имена увековечены золотыми буквами под сводами собора. И среди них — имя, которое так часто я называю в книге.
Конец тринадцатой главы
РОССИЙСКАЯ
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ о том, как Церетели избрали президентом Российской академии художеств и о том, что он сделал для нее, чуть было не развалившейся на суверенные академии Москвы и Санкт-Петербурга.
Все государственные академии Советского Союза, подобно Политбюро ЦК партии, делили избранных на две категории. Первую составляли кандидаты в академики, члены-корреспонденты; вторую — действительные члены. Последние, собственно, и являлись полноправными академиками, имели право решающего голоса, получали денежные вознаграждения более высокие, чем члены-корреспонденты.
Членом-корреспондентом Академии художеств СССР Церетели избрали в 1979 году, прошел он в это высокое собрание как монументалист. Он руководил созданным им отделение дизайна, которое представлял долгое время в единственном числе.
Президентом Российской академии художеств, сокращенно — РАХ, после развала Советского Союза художники избрали графика Николая Пономарева, много лет возглавлявшего Союз художников СССР. Родившись в 1918 году, он на шестнадцать лет был старше Церетели. Разница в возрасте не мешала дружбе. Вместе они летали в Америку на презентацию Колумба, в Испанию на открытие памятника Колумбу. Вместе заседали в совете, наблюдавшем за восстановлением Храма Христа.
Последний раз тяжело и долго болевший президент собрал после долгого перерыва Общее собрание в конце 1995 года. У некогда богатой и влиятельной академии не хватало денег даже на то, чтобы оплатить дорогу и командировочные расходы иногородних членов. Даже отремонтировать туалеты в здании президиума, бывшем особняке Ивана Морозова, она не могла. Пол почернел. Стены посерели. Пономарев называл академию "процветающим государством искусств", таким ее видел в идеале. На практике она влачила жалкое существование, брошенная на произвол судьбы правительством новой России.
Отчитываясь, президент помянул о прошедшей в Париже выставке картин московского и петербургского художественных институтов. Рассказал о задуманном музее современного искусства, о другом будущем музее, где бы выставлялись произведения воспитанников академии. Озвучивал, о чем не знали слушатели, идеи друга. Картины в Париж отправили на его средства, оба музея именно он намеревался открыть в Москве. В ту пору Церетели играл роль одного из вице-президентов. А когда Пономарев заболел, то поручил руководить академией самому молодому по возрасту заместителю. Им был шестидесятилетний Зураб Константинович, не обижавшийся, когда старые сотрудники аппарата называли его по имени.
Тогда Церетели все время проводил на Поклонной горе. Сюда в полном составе на автобусах приехали члены президиума, чтобы посмотреть обелиск Победы. Они знали, как этим проектом долго занимались академики Вучетич и Томский со своими помощниками. Все помнили крах, который потерпела группа скульпторов во главе с членом-корреспондентом Академии художеств СССР Юрием Черновым. Красное знамя с профилем Ленина и красной звездой на флагштоке так и не водрузили на холме над Можайским шоссе. Много тогда успели сделать моделей, много отлили в бронзе скульптур, задуманных по проекту покойного Николая Томского. Все пошло прахом. Выбросили на свалку фигуры победителей, рабочих, колхозников и партизан. Новая власть отреклась от Ленина и красных знамен.