Сердце не обманет, сердце не предаст
Шрифт:
– Почему его ищут? Оно очень дорогое, да? На нем бриллианты? Вы тоже меня о нем спрашивали… Что вы знаете?
– Это не украшение. И стоит совсем недорого… Это флешка, Люба.
Алексей притормозил у обочины, достал сердечко из кармана, потянул за две половинки, показал металлический прямоугольник, скрывавшийся внутри украшения.
Девушка ничего не сказала. Но Алексей видел, что она разочарована, и сильно. Флешка совсем не тянула на прощальный подарок.
– Ценность не в нем, а в информации, которую флешка содержит, – добавил он.
Но Люба потеряла
Тем лучше. Кис не собирался рассказывать ей о своем расследовании. Дело зашло слишком далеко, повернулось слишком серьезно. Ей ни к чему это знать.
Катя зажгла повсюду свет и уселась смотреть телевизор. Спать не хотелось, она и так почти весь день провела в дреме. И думать ни о чем не хотелось, – снова плакать? Катя устала. Плакать устала, горевать устала, чувствовать себя преданной и брошенной… Хватит!
Она сделала звук погромче и принялась с удвоенным вниманием следить за диалогами какого-то сериала. Вскоре ей удалось погрузиться в сюжет целиком, и она не сразу поняла, где прозвенел звонок: в фильме или в реальности. Но звонок повторился, и Катя с опаской направилась к домофону. Кто это мог быть в столь поздний час?
Олег, это был Олег. Катя открыла ему дверь подъезда и устроилась у «глазка», чтобы увидеть, с кем он к ней явился… Или все же один?
Дверь лифта раскрылась. Она ахнула. Белые чулочки, красные туфельки, золотые локоны… Боже!
Катя распахнула дверь, и Олег, чуть повернувшись боком, чтобы не задеть дверной косяк, ступил в ее квартиру. На руках его спала девочка лет трех. Кудри ее были золотисто-рыжими, такими же, как наверняка у самого Олега в детстве…
– Можно ее куда-нибудь уложить? – шепотом спросил он.
– На кровать. Я вряд ли буду спать сегодня… – прошептала Катя в ответ.
Она шла за Олегом, несшим девочку, и ей страшно хотелось потрогать ее золотые волосики, но она побоялась ее разбудить.
Они устроили ребенка на кровать, прикрыли одеялом и на цыпочках вышли.
– Как ее зовут?
– Аленой, как ее маму.
Кольца на пальце Олега не было. Поймав Катин взгляд, он добавил:
– Умерла при родах. Аневризма сосудов головного мозга, о которой никто не подозревал… Алёнка досталась мне дорогой ценой. Я тогда и подсел на наркотики. Полгода глотал колеса; еще полгода кололся. Дочку отдал своим родителям, я ее ненавидел: это она отняла у меня жену! Я даже имя не хотел ей давать… Потом решил завязать, но не получалось. Хотел покончить с собой, но родителей пожалел… Когда услышал о Михаиле Козыреве, пришел к нему, соврал, что в завязке. Он меня взял. Я не представлял, что из этого получится. За соломинку хватался, что называется, – у самого силенок недостало, на Мишу понадеялся. И не зря. Я до сих пор помню его слова, после того, как он меня выслушал.
– Скажи.
– «Ты не умереть хочешь, Олег, – ты хочешь не жить. За смертью – ничто, а ничто нельзя желать. Но страдание – это что-то; от этого можно желать избавиться.
Катя задумалась. Олег истолковал паузу по-своему.
– Если ты не сидела на наркотиках и не думала о самоубийстве, то ты вряд ли поймешь, насколько его слова гениальны. Я в тот момент тоже не понимал, но сразу почувствовал, что он отделил боль от желания смерти. И дал мне надежду справиться с ней иным способом.
– Не сидела на наркотиках и о самоубийстве не помышляла, но я поняла, Олег… Ты так любил ее, жену?
– Любил.
– Значит, умеешь любить.
– Умею? Это как профессиональное мастерство, что ли?
– Нет… Это как… Не знаю, Олег. Не найду правильные слова. Мой брат в этом лучше разбирался. Но знаю, что есть люди, которые способны любить, а есть другие, совсем неспособные… Извини, я несу чушь. Значит, ты с Мишей говорил об этом… о своей жене?
– Конечно. Иначе нельзя было, он ведь психиатр.
– И?..
– И он сказал, что я завернулся в мою Алё– ну, как в одеяло, под которым не слышишь, не видишь жизнь… Что боль – не конец существования, а его этап. Что в ней многое сгорает, но и многое рождается… Как в кузнице: металл горит и плавится, но из него выходит новая вещь. Новая форма бытия.
– Какая такая новая форма? Олег, я, оказывается, плохо знала своего брата… Я не понимаю эти слова. А ты, ты понимаешь?
– Конечно. Просто жизнь продолжается. А ты – ты уже смотришь на нее иначе. Потому что у тебя есть опыт… Опыт кузницы, опыт боли.
Опыт боли. У Кати он теперь тоже есть.
И она, неожиданно для себя, все рассказала Олегу. О смерти родителей, о том, как Миша растил ее, и об Арно, о своих мечтах приумножить количество родных, об унижении и стыде – стыде за глупость и неподобающую в ее возрасте наивность…
– «Неподобающая»? В твоем возрасте? Катя, ты очень самонадеянна, извини. Тебе сколько?
– Двадцать два уже!
– Мне скоро тридцать, и я знаю, что через каких-то пять лет ты будешь вспоминать себя двадцатидвухлетнюю и улыбаться: каким же я была тогда ребенком! И твоя наивность покажется тебе очень даже подобающей… И даже станет жаль, что она тебя покинула…
Они проговорили до утра, и только когда свет за окном набрал силу, Катя уговорила Олега поспать хоть часок рядом с дочкой. Сама она по-прежнему спать не хотела и просидела все это время на диване в большой комнате, перебирая в уме их с Олегом беседы.
– Вот и мы!
Алексей впустил Любу в квартиру. Жену он предупредил еще с дороги. Не сказать, чтоб Саша обрадовалась, но она знала: раз Алеша везет девушку к ним домой, значит, ей угрожает опасность. Такое уже случалось в его практике.