Сердце некроманта

Шнейдер Наталья

Я потянулась к магии – и словно провалилась в пустоту. Это оказалось так внезапно и жутко, что я пошатнулась.

– В кладку встроены артефакты, поглощающие магию. – В голосе черного прозвучало что-то вроде… сочувствия? – Ты здесь так же бессильна, как и я.

Я снова обругала себя – как я могла забыть! Конечно, никто не оставит некроманту возможность колдовать.

– Я принесу тебе отвар ивовой коры. И…

Его смех, жесткий и страшный, заставил меня отшатнуться.

– Как трогательно, – сказал черный, отсмеявшись. – Пытаться избавить от

жара человека, которому скоро станет еще жарче.

Я прикусила губу, пытаясь сдержать навернувшиеся от обиды слезы.

– Грешно смеяться над милосердием.

– Так я и есть грешник. – Он попытался пожать плечами, но движение оборвалось, едва начавшись, лицо на миг исказилось от боли. Или мне это показалось – потому что, когда я заглянула ему в глаза, в них по-прежнему были лишь любопытство и насмешка. – Ты зря пришла, сестра.

– Я пришла исповедовать тебя и подготовить к последнему пути.

– Исповедовать? – усмехнулся он. – Пока твои братья-инквизиторы будут внимательно слушать, не назову ли я каких имен?

– Тайна исповеди нерушима! – возмутилась я.

Он замер на миг, а потом вдруг ухватил меня за запястье, стремительным рывком притянул к себе. Я пошатнулась, воздух застрял в горле, мешая вскрикнуть. Черный свободной рукой сжал мой подбородок, заглядывая в глаза, и я застыла, завороженная этим взглядом, кажется даже, забыв как дышать.

– Откуда ж ты взялась, такая наивная птичка? – Он провел большим пальцем по моей скуле, и это прикосновение обожгло. – Или они думали, что, если пришлют тебя вместо какой-нибудь старой сколопендры, я растрогаюсь и разболтаюсь?

Я рванулась, отчетливо понимая: даже измученный и ослабевший, он сильнее. Надо было крикнуть, позвать на помощь, но грудь словно сдавило ледяным обручем, и воздух застрял в горле.

Черный выпустил меня так же неожиданно, как схватил, и я едва удержала равновесие. Отступила к двери, паника захлестывала разум. Бежать! Из этого каменного мешка, что вместе с силой тянет из меня, кажется, и саму жизнь. От этого жуткого черного, способного лишь посмеяться над последним таинством.

Нет. Мой долг, долг жрицы пресветлого Фейнрита – заботиться о душах, которые еще можно спасти. Этот человек – воплощение зла, но Господь в милосердии своем способен принять и эту душу.

Этот человек страдает от боли, и жар мутит его разум. Значит, я должна быть разумной за двоих.

– Здесь есть воздуховоды, иначе ни один узник не протянул бы и суток, – усмехнулся черный. – А где есть воздуховоды, там есть и уши. Ты зря пришла, сестра.

– Речь идет о твоей душе. Исповедь и покаяние…

– Покаяние? – Он поднялся, шагнул ко мне, и я попятилась, разом забыв обо всем, перестав видеть хоть что-то, кроме его лица, сейчас искаженного яростью. – В чем я должен покаяться? В том, что таким родился? Что Алайрус дал мне силу, не спрашивая моего желания? Или в том, что, осознав эту силу, я не приполз к вам на коленях, дабы вы забрали ее вместе с моей волей и разумом? Покаяться в том, что не согласился стать рабом, покорным големом?

Каждое

его слово хлестало, словно пощечина, и с каждым словом я отступала, пока не уперлась спиной в стену. Но черный не отставал, и сейчас он навис надо мной и смотрел сверху.

– Если выбор между покорностью и костром – я выбираю костер. Ты зря пришла, сестра. Мне не в чем каяться, и исповедоваться я не желаю.

Зло и гордыня. В нем в самом деле не осталось ничего, кроме зла и гордыни. И все же я должна была…

– Ты выбрал как жить, но жизнь коротка…

Да уж, куда как короче. Ему, наверное, не больше двадцати пяти. Даже младше моего брата.

– Без покаяния ты обрекаешь свою душу на вечные… – Я осеклась под насмешливым взглядом.

– Ведь потому меня и ждет костер, не так ли? Чтобы пламя сожгло зло, очистило душу, и она могла предстать перед Фейнритом…

Он отвернулся, двинулся к нарам, и я, наконец, вспомнила как дышать. Только взгляд никак не мог оторваться от него, то и дело возвращаясь к широким плечам и гордой посадке головы.

К багровым струпьям ожогов и кровавым полосам от кнута.

– Хотя я предпочел бы тот мрак, где царит Алайрус. Он, по крайней мере, не лицемерит.

Черный пошатнулся, и я рванулась к нему прежде, чем поняла, что делаю. Подхватила под локоть. Он оттолкнул меня – сильно и больно. Я вскрикнула, теряя равновесие. Распахнулась дверь. Черный ухмыльнулся.

– Тайна исповеди, значит…

Кулак стражника врезался ему под дых, обрывая слова.

– Не смей! – закричала я. Забыв о том, что пресветлой жрице подобает хранить достоинство, бросилась на стражника, оттаскивая его за плечи. – Прекрати! Он ничего мне не сделал!

Стражник развернулся. «Тогда чего орала?» – было написано у него на лице.

– Проводите меня, – выдавила я, из последних сил стараясь не расплакаться.

Глава 2

– Эви, Эви…

Матушка Епифания сокрушенно покачала головой. Мне захотелось склониться, упасть на колени. Ткнуться лицом ей в юбки, как когда-то я прибегала к маме со своими бедами.

Свою семью я не видела восемь лет, с тех пор, как мой дар проявил себя и меня отправили в обитель. Посвящая себя Фейнриту, послушницы, а потом пресветлые сестры отрекаются от мирского и былых привязанностей. Но человек не может быть один, и матушка Епифания стала мне второй матерью.

– Немудрено запутаться, впервые столкнувшись с настоящим злом так близко, – сказала она. – Зло притягательно и соблазнительно. Яви оно свой истинный лик, и кто бы решился последовать за ним? Тот мужчина… Он ведь показался тебе…

– Что вы говорите, матушка! – воскликнула я, перебивая ее. Щеки налились горячим свинцом, и я невольно схватилась за них, точно пытаясь спрятать.

Она мягко улыбнулась.

– Когда-то и я была молода.

«Откуда ж ты взялась, такая наивная птичка». Я словно снова ощутила касание горячих рук. Щеки запылали еще ярче.