Сердце русалки
Шрифт:
«Не нужно ходить туда, к озеру», – говорил здравый смысл. – «Зачем тебе эти приключения? А вдруг что-то плохое произойдет? Тебе так хочется опозориться перед родителями и женихом?»
«Но, если существо спасло меня, значит, оно не желает мне зла. Я сама собиралась вернуться, чтобы отблагодарить, и очень хочется посмотреть, как же выглядит этот чудо. Может, оно и нестрашное совсем?» – придумывало тут же отговорки внутреннее любопытство.
– Я схожу туда, – решила Лея. – Но только один раз. Я принесу гостинцы и больше никогда не вернуть. Мне не нужны проблемы.
***
Когда Лея утром ворвалась в комнату к сестре, она была уже при параде:
Леда после завтрака обычно переделывала прическу, и ее застали как раз за расчесыванием волос перед зеркалом.
– Одевайся быстрее! Мы сейчас пойдем к дедушке Густаву, – сказала Лея радостно, и вся она была какой-то перевозбужденной, словно сегодня был ее день рождения, и она ожидала тонны подарков и гостей.
Леда озадаченно посмотрела на сестру. Она начала перебирать в памяти, кто такой дедушка Густав, и внезапно вспомнила.
– А зачем мы к нему идем? – взволнованно спросила Леда, быстрыми резкими движениями дергая расческой из конского волоса по кончикам своих прядей.
– Я взяла с собой альбом и чернильницу! Хочу записать его рассказы о нечисти, – она продемонстрировала сестре небольшой чемоданчик, украшенный резными цветами и птицами.
– Похоже, вчерашний ужин действительно оставил тебя неравнодушной. Я вот ночью плохо спала, снились страшные зубастые рыбьи морды, – ее передернуло от воспоминаний о ночных кошмарах. – А под утро мне снилось, что за мной гонится медведь с окровавленной пастью.
Лея закатила глаза. Леда всегда умела испортить настроение колким замечанием. Но и за это она тоже любила сестру.
– Что же мне надеть? – спросила Леда у своего отражения в зеркале. Она закрыла лицо руками и озадаченно вздохнула.
Лея присела на кресло рядом с кроватью и удивленно наблюдала за сестрой.
– Надень то, что вчера носила. То белое платье. Какая разница? Мы же идем к старому крестьянину, а не к королю.
– Ты не понимаешь! – вдруг огрызнулась Леда, но резко замолчала. – Я не могу даже к старому крестьянину пойти как попало.
Она открыла огромный шкаф, вытащила красное обтягивающее платье с длинной атласной юбкой.
Лея прыснула.
– Ха-ха, представляю, как поросята деда Густава будут прыгать по твоему шлейфу, – ей вдруг стало так смешно, когда она представила Леду в роскошном бальном платье посреди сарая, и как крестьянская коза начинает поедать юбку. Она схватилась за живот и захохотала.
Леда укоризненно посмотрела на сестру и повесила платье обратно. После долгих раздумий она все же определилась с нарядом: летнее желтое платье с белым кружевным воротником. К нему она подобрала шляпку и надела свежие, буквально на днях привезенные из столицы, модные туфли из белой кожи на небольшом каблучке. Выглядела она восхитительно. В довершение своего образа, Леда похлопала щеки пудреницей и слегка подкрасила глаза.
Лея подумала, что, возможно, ей тоже стоит серьезнее относиться к своему внешнему виду. Она почти не красилась, а модно одевалась, только когда приходили гости. Как уже не раз говорил отец Вергий: «Детство пора оставить позади». Нужно становится женщиной, чтобы господин Моррант в ней не разочаровался.
Наконец, сборы были закончены, и девушки направились, идя под руку, к окраине деревни. Именно там, почти что у самого леса, жил старик Густав.
Крестьяне никогда не видели больших денег. В поместье всем заправлял барон и не позволял своим батракам особо богатеть. Каждый август и сентябрь, когда поля уже были вспаханы, он собирал с батраков кое-какой продуктовый налог. Часть зерна и овощей барон продавал в соседние
Заезжие гости барона часто с завистью говорили, что ему достался в наследство от предков едва ли не лучший кусок земли в их стране. Захолустье, но продовольствием само себя обеспечивало целиком и полностью. Все остальное можно было заказать в столице, либо купить на передвижных ярмарках, которые заезжали в деревню по несколько раз в год.
Конечно, сами крестьяне жили, мягко скажем, не на широкую ногу. У них не было больше, чем они могли себе позволить, и к благополучию не особо стремились. Не жили хорошо, нечего и начинать. Сегодня есть что покушать, а изба натоплена? Прекрасно. Удалось обменять тыкву на ботинки у заезжего торговца? Восхитительно. В каких-то экстренных ситуациях крестьяне всегда могли обратиться к барону. Тот редко давал денег, но, по крайней мере, мог попытаться разрешить конфликт.
Между знатью и бедняками сложились достаточно крепкие и тесные вассально-крепостнические связи, в которых всех все устраивало.
Среди жителей деревни отношения были несколько другого характера, и чего барон на себе никогда не ощущал. Хозяин был главный, как король, в его сторону смотреть разрешалось, но переходить границы в общении – нет. Его семью все уважали и пристально наблюдали за личной жизнью Лафонтенов. Все следили за беременностью баронессы восемнадцать лет назад, все радовались рождению у нее двух дочерей подряд. Когда девочки выросли, среди крестьянских баб часто всплывала тема, когда и за кого они выйдут замуж, и все ужасно хотели поприсутствовать на празднике. Уж барон-то наверняка организует все в лучшем виде. Каждый шаг Леи и Леды был известен. Стоило им выйти за порог, как за ними всегда кто-то наблюдал, их внешний вид оценивали, над манерами и этикетом по-доброму насмехались, и часто больше завидовали богатству. Баронские дочки в восемнадцать лет были юными, свежими девушками со светлой гладкой кожей, они носили длинные платья из дорогой ткани и прикрывали лица широкополыми шляпами. Зимой девочки грели плечи шубками, а нежные, не замученные работой руки прятали под меховыми муфтами. Крестьянки в восемнадцать лет уже рожали минимум по второму разу, и им оставалось всего несколько лет, прежде чем у них начнут болеть спины от тяжелой работы и частых беременностей, а лица их начнут медленно сморщиваться от пахоты в поле в жаркий летний период. Баронские дочки выйдут замуж за таких же богатых мужчин и продолжат жить своей ленивой сытой жизнью, крестьянки же выйдут замуж за таких же батраков, и они будут работать все свои оставшиеся годы.
Но не все об этом задумывались. Для большинства классовое неравенство было само собой разумеющимся, а когда здесь поселились монахи, оказалось, что бедность и тяжелый труд – это божья благодать и всем труженикам воздастся на этом и том свете. Все встало на свои места.
Крестьяне сами того не осознавая делились на внутренние группы. Они могли дружить целыми поколениями и выручать друг друга в сложные времена. Но были и семьи, которые здесь были изгоями. Таким отщепенцем был старик Густав. Его невзлюбили с первого дня, как он поселился в деревне.