Сердце Сапфо
Шрифт:
Ненависть моей матери к афинянам стала оправданием ее выбора. Она воспользовалась своей красотой, пока та не увяла. Теперь я понимаю ужас, который охватывает стареющих женщин, хотя тогда и презирала за это мою мать. Мужчины всегда ее любили. Про нее говорили, что она похожа на пышногрудую черноволосую богиню древних критян. Когда погиб мой отец и на руках у нее остались четверо детей, она ухватилась за тирана Питтака, словно за спасательный плот, и Питтак не дал ей пойти, на дно.
Ах, как я презирала ее уловки! Я не понимала,
Это правда, что на Лесбосе у женщин гораздо больше свободы, чем в Афинах. Мы могли гулять в сопровождении рабов, встречаться на рынках и празднествах. Мы не были ограничены пределами нашего жилища, как афинянки. А рабы нередко становились нашими собеседниками и друзьями.
Ведь это моя рабыня Праксиноя предупредила меня о намерении моей матери отправиться в Митилену на победное пиршество Питтака — большой симподий, каких до войны никто не видел.
— Значит, мы пойдем за ней! — сказала я.
— Сапфо, тебе здорово попадет. И мне заодно.
— Я не хочу оставаться в Эресе — я тут знаю каждый дом и каждое оливковое дерево, — сказала я. — Я жажду приключений, и если ты меня любишь, Пракс, то пойдешь со мной!
— Ты знаешь, что я тебя люблю. Но я боюсь наказания. А мне достанется больше, чем тебе.
— Я тебя защищу, — сказала я.
Праксиною я получила, когда мне было всего пять лет, и она ни в чем не могла мне отказать. Мы были не просто хозяйкой и рабыней. Мы были подругами. А иногда даже больше, чем подругами. Мы вместе купались, вместе спали, прятались от грозы друг у друга в объятиях.
— Твоя мать тебя убьет. И меня.
— Она об этом никогда не узнает, Пракс. Мы все сделаем потихоньку. Мы незаметно проследуем за ней до Митилены. Она даже не догадается, что мы там. Я тебе обещаю.
Праксиноя неуверенно посмотрела на меня. Я настояла на том, чтобы она присоединилась ко мне, пренебрегая всеми теми правилами, в которых была воспитана. Даже на Лесбосе две девушки, свободная и рабыня, редко выходили за пределы семейных владений без мужчин и без сопровождения.
И вот мы вдвоем вышли из Эреса и направились в Митилену. Мы двигались довольно далеко от процессии моей матери, чтобы оставаться невидимыми для нее. Иногда мы даже теряли из виду тех, кто замыкал шествие. Мы шли и шли — в утренней прохладе, под полуденным солнцем и предвечерним, клонящимся к закату. Лишь в сумерках второго дня пути добрались мы, обессиленные, до жилища Питтака. Моя мать путешествовала в позолоченных носилках, которые несли рабы, а нам с Праксиноей приходилось опираться друг на дружку. И спать на склонах холмов рядом с козами.
Мы валились с ног от усталости и были покрыты пылью. И нам не удалось договориться со стражниками, которые охраняли тропинку, ведущую во дворец тирана.
— Стой, кто идет? — крикнул первый стражник, высокий нубиец с лицом Адониса.
За ним стояли еще пять воинов — громадные, мускулистые,
— Меня зовут Сапфо, я — дочь Клеиды и Скамандронима, — отважно сказала я.
— У нас нет приказа пропустить тебя, — сказал первый стражник, загораживая дорогу.
Нас оттеснили на обочину, и два других стражника грубо схватили нас.
— Сапфо… я думаю, нам стоит отправиться домой, — прошептала трясущаяся Праксиноя.
— Господа, — сказала я, — если вы нас отпустите, то избавите себя от лишнего беспокойства.
Они нас отпустили, и мы бросились прочь от дворца.
— От кого вы бежите, маленькие?
Это был высокий молодой человек с рыжеватой бородой и шрамами на щеках — типичный воин. Он был старше меня — зрелый мужчина лет двадцати пяти.
— Я никуда не бежала.
— Я могу отличить бег от ходьбы, глаза еще видят, — поддразнивая меня, сказал он, и в глазах его загорелись искорки.
Он заглянул мне в самую душу.
— Меня зовут Алкей. Я насмехаюсь над войной и героями. Я бросил щит и бежал с последнего поля боя. И Питтак хочет изгнать меня за это. Считается, что мне должно быть стыдно. Но я отрицаю стыд. Нет ничего стыдного в том, чтобы любить жизнь сильнее смерти. Ведь мы же в конечном счете не глупые спартанцы. В противном случае я был бы уже мертв. И какая польза была бы от этого богам — сами-то они бессмертны?
— Ты — поэт Алкей? — спросила я у прекрасного незнакомца.
Сердце мое колотилось при мысли о том, что я вижу его. Я хотела, чтобы он навсегда оставался перед моим взором!
— Он самый.
— Я знаю твои песни наизусть.
— Ну так что же ты там стоишь и дрожишь? Спой хоть одну!
Проклятые дни — наши глотки пересохли, Наши женщины томятся без любви, Наши запекшиеся мозги гремят, как тыквы, Наши суставы скрипят. Смешай же вино с водой, укрепи свой голос — и пой!— Ты хочешь сделать мои стихи лучше, чем они были! — сказал он высокомерным тоном.
Потом, на симподии у Питтака, я поняла, что моя версия понравилась ему больше собственной, потому что он пропел ее в том виде, в каком услышал от меня. Он бы провалился в Аид, но ни за что не признался, что восхищается мной. Но я безрассудно влюбилась в него с самого первого взгляда. Я влюбилась в его самоуверенность, самообладание… даже в его гордыню. Все эти его качества находили отклик в моей душе. Эрос пронзил мое сердце своей остро отточенной стрелой.