Сердце Сапфо

Джонг Эрика

Современники Сапфо, прежде чем принять ответственное решение в любви или на войне, ездили советоваться с Дельфийским оракулом. Они жили в мире магии. Их воспитывали для войны и состязаний, они поклонялись музам и превыше всех искусств ценили поэзию.

Это была эпоха вдохновенного дилетантизма, когда предполагалось, что образованный аристократ может сочинять песни и исполнять их на симпосии (античное название пирушки), подыгрывая себе на музыкальном инструменте, с блеском разглагольствовать о политике, философии и любви.

В отличие от афинского мира мужского шовинизма пятого века, известного нам по «Пиру» («Симпосию») Платона, мира, куда женщины не допускались (их жизнь ограничивалась определенными видами деятельности), архаическая Греция (примерно с VIII по VI век до н. э.) была в известном смысле такой же космополитичной и интернациональной, как и наш мир. Люди путешествовали повсюду, куда звали их торговля, война, любовь. На своих маленьких, не имевших руля суденышках

с квадратными парусами они избороздили все ближневосточное Средиземноморье: от Лесбоса до Сицилии, Гибралтара и Северной Африки, от Персии и Египта до этрусской Италии.

Он продавали лесбосское вино, покупали египетское зерно. Они использовали ветряные мельницы, чтобы закачивать морскую воду и добывать из нее соль. Они плавали по морям, ориентируясь по звездам. Они восторгались обычаями, принятыми в других культурах, учились многим искусствам у египтян, чеканке монет и торговле у лидийцев, переняли алфавит у финикийцев. Они считали свой мир не менее прогрессивным и современным, чем мы — свой. Они почитали многих богов и спорили о происхождении мира, как это делаем мы.

Греция (рабовладельческое общество, в котором возникли основные представления о демократии, мир, в котором женщины в первую очередь рассматривались как средство продолжения рода, но который тем не менее дал нам поэтессу, воспевавшую чувственную любовь в стихах, которые дошли до наших дней, мир магии, который вызвал к жизни мир науки) — фундамент нашей цивилизации. Сапфо — одновременно голос Древней Греции и голос, который мы считаем своим.

Имена героев романа приводятся в традиционном написании.

Иногда, если мне казалось, что греческие слова будут особенно уместны, я использовала их в тексте, давая их определение при первом употреблении.

Переводы Сапфо всегда отражали ту эпоху, в которую создавались, и личность переводчика. Мои исследования убедили меня, что разные переводчики создают разных Сапфо. После долгих размышлений я решила предложить читателю собственную версию — небуквальные переводы, а адаптации стихов Сапфо к ходу повествования. В моих стихах я пыталась передать суть идей Сапфо так, чтобы приблизиться к греческому оригиналу, насколько это возможно. Если читатель пожелает обратиться непосредственно к Сапфо, я буду счастлива.

Я воспользовалась также правом романиста и добавила к роману псевдосапфические тексты. Следует признать, что этот исторический роман — в некотором роде мошенничество. Древние греки не говорили по-английски. Более того, в ткань романа включены мифы и фантазии. Романистам, по пути которых я шла (от Роберта Грейвса до Маргерит Юрсенар, Мэри Рено и Гора Видала), прекрасно известны противоречия, с которыми сталкивается создатель исторической художественной прозы. Романист пишет о прошлом, отчасти чтобы увидеть в нем отражение настоящего, а отчасти — чтобы почтить своих литературных предшественников.

Я с удовольствием выражаю благодарность Роберту Боллу, специалисту по античной филологии, который проверил мою рукопись и переводы. Его великодушная помощь поистине неоценима. Еще хочу поблагодарить бесстрашную Стар Лоуренс из издательства «Нортон» — она выдающийся редактор и романист, а также редактора-фрилансера Лесли Шнур. С самого начала куратором этого проекта, в осуществление которого трудно было поверить, был мой агент Эд Виктор. Я благодарю за ценные замечания и критику Кена Фолетта, Сьюзан Чивер, Ширли Найт и Наоми Волф. На раннем этапе в моих исследованиях мной руководила Л юсилла Берн из Британского музея. В обширных фондах библиотек колледжа Барнард и Колумбийского университета, а также библиотеки Нью-Йоркского общества мне помогала ориентироваться Линда Брунет. Окончательную редакцию рукописи подготовили к печати Каролин Блок и Лиза Райт. Я благодарна Патрику и Нарель Стивене, с которыми дважды прошла под парусом вдоль всего восточного побережья Эгейского моря. Надеюсь, на этих страницах осталась хотя бы частица того света, который озаряет его многочисленные острова.

I. Попытка жрицы отойти от дел

Афродита, сорок неустанных лет служила я тебе и все еще жива, чтоб возвестить об этом. Тех, кого любила я, — кривоногих кузнецов, и потерянных мальчиков, и шаманов, лишенных сана, и леваков-чернокнижников, и докторов, не способных себя излечить, и поэтов, что жили, не зная ритма, и жиголо, танцующих на измятых простынях, — я их почти забыла, но никогда не сожалела я о том, что

служила тебе, ведь эта служба дала мне всю мудрость, мной обретенную. Раз как-то женщина пришла ко мне в твоем обличье — в глазах голубизна морей, как в хмурый день, розовокожая, что Эос, взошла она над моей грядой коннектикутской в четыре, когда я пробудилась, чтоб вознести тебе молитву. Я в ней узнала твоего двойника и полюбила ее, как себя в зеркале, — все из любви к тебе. Но вот теперь хочу оставить я это поклонение, вернуть тебе мой красный жреческий хитон и золотые ожерелья, серебряные пояса, черные жемчужины и нагой в мир уйти, стать от поэзии каргой, рифмы белой ведьмой, языческим философом бродячим, бабкой для щенячьей страсти, что обуяла дочь мою. Но ты — шутница Афродита — пришли мне нового мужчину, который мог бы взбунтовать мне кровь, мои глаза наполнить озорством и кожу зарумянить мне рассветом ложным. Но что такое мужчина новый, если не беда? Пятидесятилетняя Сапфо, взрастившая уже Клеиду драгоценную свою, влюбилась в лодочника, доставившего ее к скале, с которой она прыгнула — или так гласит легенда.

(Но что Овидий и Менандр знать могли о жаре поэтического сердца, пылающего в женской груди?)

Забери ты этого Фаона! Агатоглазого стареющего Адониса, охмуряющего меня словами! Но вот я это говорю, а ты самым потаенным своим взглядом ловишь мой. «Ну, еще разик, насладись, — поддразниваешь ты меня. — Кто знает, какие гимны в мою честь Теперь ты сложишь, Высот достигнув мастерства? Что есть поэта жизнь, как не жертва богине, которой служит он? Ты думаешь, что это твой свободный выбор? Но и бессмертные покорны ее капризной воле».

II. Кровь Адониса

В апреле, когда на каждом склоне Средиземноморья кровь Адониса кипит, закипает и моя. Не истекая кровью, никто любить вот так не может. Даже Афродита истекает кровью в том месте, где кабан громадный клыком пронзил ее любовь. Но она живет в извечной боли — проклятии богинь. Адонис спит. Лета — вот смертных молоко.