Сердце солдата (сборник)
Шрифт:
Встали в строй и Юзиков с Каримовым, потом подошел Петухов, Никишин. На торжественном митинге они сидели вместе.
Между тем со сцены какой-то полковник предложил почтить память погибших товарищей минутой молчания. Все встали и стояли, не шевелясь, и было слышно только дыхание соседа. Потом на сцену поднялись генералы, из которых Юзиков узнал одного, да и то с трудом. Было это уже в начале нашего наступления в сорок втором году. Ребята Юзикова привели очень важного «языка». Так этот генерал… он тогда еще майором был… на самолете за ним прилетел и сам его допрашивал, а Юзиков при этом присутствовал и все
Награждать тот майор сам не мог, но обещал присоединить к наградному листу и свое прошение, от себя лично…
Надо бы подойти сейчас, поблагодарить за ребят, да вроде неловко: наградные листы подписывал один командир полка, награды вручал другой, уже через год, в сорок третьем, а этот майор, поди, уж и думать забыл, что когда-то посодействовал в получении орденов двум ничем не примечательным разведчикам…
Только к концу дня Юзиков понял, что искать товарищей дальше бесполезно. Он никого из них не осуждал, ни на кого не сердился. Ему просто немного стало жаль себя. И еще он понял, что страшно устал и хотел сейчас покоя.
Однако, по программе встречи, ветераны должны были посетить памятник павшим, побывать на братском кладбище. Преодолевая усталость, пошел со всеми и Юзиков.
Стоит высоко над Днепром на крутолобом холме белый мраморный обелиск. Полыхает у его подножия Вечный огонь. А сквозь кущи деревьев видны заднепровские дали. Это оттуда хмурой ноябрьской ночью сорок третьего года подходил к городу младший лейтенант Юзиков со своей ротой. Недалеко от того места, где сейчас перекинут через реку огромный мост, принял он свой последний бой. Отсюда у Юзикова был один путь — на восток, а у его друзей — дальше, на запад.
Когда короткий ритуал возложения венков закончился, ветераны двинулись в обратный путь. Юзиков, тяжело опираясь на палку, плелся позади всех. По обеим сторонам бетонной дорожки — ряды мраморных надгробных плит. Есть плиты с одной только фамилией. Это или Герой Советского Союза, или большой военачальник. Есть с несколькими фамилиями. Все одинаково золотом расписанные, видные издалека.
Кто-то рядом сказал:
— Помню, как в войну хоронили. На памятнике писали просто: «Здесь похоронено 78 человек». И все. Номера частей писать не разрешалось…
— Фамилии писали, — возразил его товарищ.
— Писали. Когда время было…
— А что, братцы, — вмешался третий, — неужто все, кто погиб за Киев, тут и похоронены, или здесь только ихние имена записаны?
— Должно быть, здесь и лежат ребята… — неуверенно ответил первый.
Неожиданно все завертелось, закружилось перед глазами Юзикова: поплыли прямо на него золотые буквы. Знакомые такие буквы. Как в букваре,
Качнулся Ефим Гордеевич назад, потом вперед, потом снова назад. Подхватили его, не дали упасть. Справа Петухов, слева Каримов, сзади еще кто-то.
— Что с ним?
— Должно, от солнца. Вон как наяривает!
— Какое там от солнца! Что он, городской, что ли?
— Товарищи, расступитесь, дайте пройти!
— Вы что, доктор?
— Да.
— Проходите. Может, «скорую» вызвать?
— Сейчас узнаем.
Юзиков открыл глаза. Перед ним склонился тот самый человек, к которому он так неудачно вломился в номер.
— Это ты, Лапин?
— Я, как видишь.
Он расстегнул Юзикову рубашку, приник ухом к тому месту, где было особенно больно.
— Пока ничего страшного. Устал, поволновался. Нужен покой.
— Жаль, — вдруг сказал Юзиков.
Те, кто стоял поближе, переглянулись.
— Чего жаль? — недоуменно спросил Лапин.
— Жаль, что тебя не Костей зовут! — ответил Юзиков.
Опираясь на палку, он приподнялся, движением руки раздвинул стоявших вокруг. Снова стали видны золотые буквы на серой плите. «Сержант Липатов К. М., — читал он, — сержант Стрельников А. С., рядовой Яшенко…».
— Что же это, мать честная? Никак, померещилось! — прошептал Ефим Гордеевич.
7
Вечером следующего дня Юзиков прощался с Киевом. Провожало его человек двадцать. Правда, не его одного. В этом поезде с ним до Москвы ехали Петухов и Никишин. Вещи были уложены, билеты спрятаны, в ларьке на вокзале куплены подорожники. Дело оставалось за стрелкой на огромном светящемся циферблате. Она же точно смеялась над людьми: когда на нее не смотрели, неслась будто угорелая, когда же начинали смотреть — замирала неподвижно… Петухов на всякий случай вошел в тамбур, Юзиков на перроне докуривал «последнюю»…
В это время кто-то громко сказал:
— Юзиков, где ты?!
— Здесь! — не своим голосом крикнул Ефим Гордеевич, и сердце его снова заколотилось неровно и торопливо.
Подбежал Григорий Степанович, взволнованный, запыхавшийся, взяв Юзикова за локоть, отвел в сторонку.
— Понимаешь, какое дело, Ефим! Я вчера после вас еще долго по кладбищу ходил… Там, на самом краю, почти у дороги… вторая плита слева…
— Hy!! — воскликнул Юзиков неестественно тонким голосом.
— В общем, они там, Ефим! — сказал Лапин.
Как тогда в парке, у Юзикова мелко-мелко задрожали руки, потемнело в глазах, Лапин, не спускавший с него глаз, вовремя подставил чей-то чемодан…
— Сколько? — спросил Юзиков.
— Из тех фамилий, что ты называл, трое. А вообще много…
— Кто именно?
Григорий Степанович вынул блокнот.
— Сержант Якимов И. Д., рядовой Савушкин С. И…
— Что же ты замолчал? — спросил Юзиков. — Кто третий?
— Третий Костя Лапин.
Стрелка на циферблате наконец-то шагнула к заданной черте. Проводники подняли зеленые флажки, последние пассажиры, подталкивая друг друга, полезли в тамбур, а Юзиков, словно не понимая, что делает, двинулся по перрону совсем в другую сторону…