Сердце солдата
Шрифт:
Спектакль начался.
Темнело уже, когда мы, усталые и счастливые, укладывали в ящики костюмы и реквизит, складывали декорации. «Просто Федя» молча и сосредоточенно помогал нам. Что-то словно переменилось в нем; перемена была неброской, только иногда он вдруг останавливался, замирал как-то, и взгляд становился отсутствующим, как у слепого. Пожалуй, я один это и приметил, потому что работали мы вместе, свертывали полотнища. Я спросил:
— Ну как, «просто Федя», наш спектакль? Понравился народу?
Он пожевал губами, потом сказал тихо:
— Я ведь артистов только в кино видал. Я ведь в театре отродясь не был. — Он вздохнул: — И до чего ж мы в сути темные.
— После ранения. На войне были?
— Побывал. Солдат-пехотинец.
«Просто Федя» очень удивился.
— Стало быть, простой солдат артистом стать может?
— Сколько угодно. Да ведь я до войны в театральном институте учился.
— Вон оно!.. А почто ж на войну взяли?
— Да что я, Федя, не мужчина? Не советский? — обиделся я.
— Ну-ну, ты не серчай, раз солдат. Я ведь так, чтобы в понятие войти. А вообще-то я так думаю: вас поберечь надо. Сила в вас есть какая-то, ежели до души человеческой добираетесь.
С того вечера «просто Федя» отличал меня от других: всех на «вы» величал, а мне «ты» говорил, как солдат солдату. И мне было приятно.
Спектакли он смотрел удивительно: сидел с краю, возле самой сцены, как завороженный, и шевелил губами, словно вел какой-то свой разговор с действующими лицами. Мы играли всего три пьесы и повторяли их в каждой части, куда привозил нас «просто Федя». Но он и в пятый, и в десятый раз переживал так, словно смотрел впервые.
Если случались какие-нибудь технические неполадки, что-то ломалось, «просто Федя» был тут как тут. Мы ни о чем не просили его — нас окружало много замечательных людей и любой из них готов был нам помочь. А «просто Феде» хватало и своих забот. На осенних дорогах за машиной нужен глаз да глаз. Мы понимали это и попросту стеснялись обращаться к нашему шоферу с какими-нибудь просьбами. Но у него был удивительный нюх на работу, и, несмотря на усталость, делал он каждое дело с какой-то особой тщательностью и даже удовольствием. Инструменты и вещи слушались его, как-то сразу привыкали к его рукам. А такого дела, которое было бы не по плечу «просто Феде», наверно, и на свете не существовало! Как-то у одной из наших актрис лопнула туфля, не подметка там оторвалась, а лопнул верх. Туфля спадала с ноги. Перед самым спектаклем. Все переполошились: играть-то ей не в чем. Стали предлагать всякую обувь, мерить, но дамские туфли оказывались маленькими, а когда она примерила грубые солдатские башмаки, нас разобрал смех, несмотря на всю драматичность положения.
Тут подошел «просто Федя», взял злосчастную
— Это можно…
И ушел к машине. А за несколько минут до спектакля принес целехонькую туфлю, так ловко зашитую, что мы только рты поразевали. А счастливая актриса попыталась в порыве благодарности поцеловать «просто Федю». Но он отстранился и сказал сердито:
— А уж нежности ни к чему.
И посмотрел почему-то на Галю Синицыну.
Вот таким был наш «просто Федя». Таким мы его и запомнили навсегда, после тяжелого дня, когда унесли нашего шофера санинструкторы.
Случилось это к концу поездки. Прифронтовая полоса и сам фронт менялись на глазах. Прибывали свежие части, могучая тяжелая техника. И хоть передвигались войска неприметно, главным образом по ночам и то, что видели мы, было маленькой частицей великой силы, даже наши неискушенные в военном деле девушки понимали: что-то готовится.
И противник понимал. Над прифронтовой полосой то и дело появлялись «рамы». Они упорно кружили над лесом, над дорогами. По ночам в небе повисали яркие ракеты, освещали окрестности пронзительным мертвым голубоватым светом. Их сбивали очередями трассирующих пуль. Но невидимые в ночи «рамы» сбрасывали новые.
Мы играли спектакли только днем, тщательно соблюдая маскировку. И все-таки нас засекли однажды с воздуха. Над лесом появились фашистские штурмовики. Неподалеку посыпался град осколочных бомб.
Командир части, в которой мы играли, приказал спектакль прервать, всем укрыться в щели. Актеры и зрители бросились в лес. А у меня, как назло, разболелась нога, последние дни я крепился изо всех сил, но играл с палкой. Когда все бросились в укрытия, я не то чтобы замешкался, а просто не мог сделать это так же проворно, как другие. И пока ковылял через поляну, надо мной пронеслись штурмовики. Мне стало страшно, но даже страх не заглушил боли в ноге. Я все ковылял и не видел, как штурмовики сбросили бомбы.
Вдруг из лесу мне навстречу выскочил «просто Федя», лицо у него было такое напряженное, словно тащил он на своих плечах неимоверную тяжесть. Он схватил меня за руку, рванул к себе, крикнул: «Ложись!» Я упал, сбитый с ног. «Просто Федя» навалился на меня. Рядом что-то грохнуло. Голову мне осыпало землей. В глазах потемнело. Потом наступила тишина. Я все лежал, соображая, что же произошло? «Просто Федя» прижимал меня к земле.
— Раздавишь, — сказал я, и голос мой прозвучал глухо-глухо, словно говорил я издалека.
Федя не ответил.
Я выполз из-под него и отряхнулся, как собака после купания. А шофер остался лежать рядом неподвижный. Я наклонился к нему. Позвал. Тронул за плечо. «Просто Федя» застонал.
— Ты чего, Федя? Ранен?
Он промычал что-то… Слов было не разобрать.
Подбежала девушка-саниструктор, присела на корточки. Сказала:
— Осколком в спину.
Она проворно ножницами стала разрезать Федину шинель на спине.
«Просто Федя» открыл глаза, сказал хрипло:
— Полегче. Шинелка новая, — и закашлялся хрипло.
— Помалкивай! — несердито прикрикнула девушка на Федю. И стала его перебинтовывать.
Потом «просто Федя» спросил:
— Целый?
— Целый, — сказал я. — Ты же мой осколок на себя принял.
«Просто Федя» чуть улыбнулся:
— Солдатское дело. Сочтемся… А я живучий. Третий раз ранен.
Принесли носилки. Уложили на них «просто Федю». А он шарил взглядом по лицам, искал кого-то…