Сердце странника
Шрифт:
Витек стоял с пакетами в руках и с тревожным любопытством оценивал происшедшие за три года изменения. Они не столько пугали его, сколько вызывали досаду. Подвал дома, каким Витек его помнил, ему нравился. Там было гораздо лучше, чем в колодцах теплосети. К тому же, насколько он знал повадки бомжей, все примечательные и удобные места с началом отопительного сезона оказывались занятыми. И бомжи их яростно защищали. А если защитить не могли, то так загаживали перед уходом, что отвоеванное место не казалось таким уж привлекательным. Так было всегда.
Витек прошел вдоль забора, пока не набрел на дощатый настил, который вел через лужи внутрь огороженной территории к подъездам. По настилу
— Господи, господи, когда же это кончится, — бормотала тетка, хлюпая досками по воде.
Пудель повел носом в сторону пакетов и оглядывался на Витьку до тех пор, пока хозяйка не скрылась за углом.
Витек несколько воспрянул духом. Если в доме оставались жильцы, значит, и подвал мог быть вполне пригоден для обитания. Другой вопрос — кто сейчас там обитает? Уступил ли Большой Эдик свою территорию? Или все осталось как прежде? Как знать. Три года у бродяжек-пацанов идут за пять, столько всего случается. Чужие побьют, свои ли накостыляют, или обкумарится кто клеем, или менты заберут — и нет пацана.
Только сейчас Витек сообразил, насколько он глупо выглядит в своей новенькой чистенькой курточке и джинсиках, в безупречных кроссовках, причесанный, с чистыми руками и пахнущий заграницей. С другой стороны, не валяться же в грязи. Пусть уж лучше так.
Он обошел по краю знакомую яму, перепрыгнул через сломанные детские качели, обогнул голый куст сирени и оказался перед низкой проржавевшей жестяной крышей, прикрывавшей вход в подвал. Открыв разбухшую от сырости дверцу шкафа, когда-то прибитую Эдиком вместо совсем развалившейся «родной» двери, Витек спустился по ступенькам вниз, ощущая знакомые запахи гнилой картошки, пара, плесени и еще черт знает чего.
Где-то внизу должен был быть остов детской коляски. Витек тут же загадал, что если наткнется на остатки коляски, значит, все будет как прежде. Он очень этого хотел.
Коляски не было.
Темный коридор вел в глубь подвала. Если бы Витек не знал его как свои пять пальцев, он решил бы повернуть обратно.
Поворот налево. Прямо. Направо.
Подслеповатые окошки, в которые и кошка не пролезла бы, давали ему достаточно света для полного ориентирования.
За очередным поворотом должна была находиться «комната», как они ее называли. А по сути это было длинное низкое помещение с переплетением труб на потолке, безобразно захламленное жильцами. Самой большой удачей считалось то, что в подвале не стояла вода, как в некоторых других известных им домах. От воды всегда несло гнилью, а летом там свободно плодились комары. Такие дома назывались «болотами». «Болото» номер такое-то по такой-то улице.
«Комната» никуда не делась. Только там было темно и тихо. Лишь в трубах над головой булькала и перекатывалась вода.
Витек остановился на пороге и достал из кармана зажигалку. Подняв огонек над головой, он двинулся вперед. У стены, на одной из труб, должна была висеть лампочка. Он нащупал ее и закрутил в патроне. Лампочка вспыхнула, осветив «комнату».
За три года здесь почти ничего не изменилось. Только над любимым диваном Большого Эдика висели плакаты первого эпизода «Звездных войн» и «Рамштайна» [12] , которых раньше не было. Мебельный хлам был кое-как приспособлен для бытовых нужд тех, кто здесь обитал, и несколько карикатурно копировал обстановку обычной квартиры, словно в обитателях жило неосознанное стремление к домашнему уюту, которое они скрывали, но побороть не могли. Тут были и покосившиеся кухонные шкафчики, и продавленные низкие кресла, очень популярные в шестидесятых, комоды без ящиков, этажерки, залитые
12
Рок-группа из Германии.
Кожаный диван Большого Эдика был на этой свалке самым пригодным к использованию предметом быта. Эдик приволок его из города сам. Какие-то слишком привередливые «новые русские» выбросили вполне добротную вещь, если не считать длинного пореза на спинке. Из-за пореза диван походил на раненого бегемота, причем рана не оставляла никакой надежды на выздоровление. Вечерами они бурно обсуждали, зачем было резать такой диван, и в конце концов пришли к выводу, что причиной могла послужить ссора между мужем и женой. Причем тут же была сыграна сценка, в которой кто-то изображал истеричку-жену с ножом в руке, а кто-то провинившегося мужа, за которым жена гонялась по всей «комнате».
Витек осмотрелся. На всей убогой обстановке лежала печать заброшенности. Здесь не чувствовалось жилого духа. Иногда ты просто понимаешь, что к вещам давно не прикасались. Тепло ушло. Остались только мертвые вещи.
Витек вполне мог себе представить, как все случилось. В одно прекрасное утро к дому подкатили чиновники ЖЭКа, милиция и строители. Все закончилось в один час. Жильцов обнадежили строительством забора вокруг аварийного дома, а бездомных детей из подвала вывели, посадили в машины и увезли. Кого куда. Причем никто так и не вернулся на прежнее место, как уже не раз бывало. Видно, пацанов крепко взяли в оборот.
Витя бросил пакеты на диван и сам прыгнул на его упругое пыльное тело. Лениво взял из кипы журналов, разбросанных по полу, девчоночий «Космополитен» за март 1998 года.
«7 обнаженных девушек, вполне довольных собой» — вещала розовая страница, изображавшая красотку с соблазнительно приоткрытыми губами.
«Я влюблена в своего отчима»
«Человек войны — как с ним жить?»
«Что мужчины считают сексуальным»
Глупость и респектабельность иногда отлично уживались друг с другом.
Журнал исторгал в красках и то и другое. Плюс реклама.
Почему бы им не написать о семи пацанах, совсем недовольных тем, что кто-то решил за них, как им лучше жить?
Почему бы им не написать о ненависти, которую иногда испытываешь ко всему миру, или злобе, которую мир испытывает к тебе?
Почему бы им не написать о Большом Эдике, умевшем рассмешить пеструю компанию детей и подростков забористым анекдотом или своими диванными проделками с Любкой?
Почему бы им не написать про Косого, бежавшего с родителями из Грозного, но добравшегося до Москвы в одиночестве, потому что родителей на одной из пустынных дорог расстреляли бородатые люди в камуфляже? Косому было тогда семь лет. Он ходил во второй класс. Теперь он умел читать только по слогам, а считал хорошо лишь деньги.
Почему бы им не написать о братьях Жорике и Писюне? У них была бабушка и своя комната, они учились музыке и читали книги. Потом бабушка умерла, а квартирой завладела ее сестра. Она же сочла, что старость и молодость несовместимы. По крайней мере, ее собственная старость. Братья попали в интернат — мир чуждый и безжалостный к тем, кто каждый день на обед получал домашний суп, а на десерт кусок пирога, кто привык к любви и заботе. Меньшого Писюна там так напугали, что он частенько просыпался в собственной луже. Улица показалась братьям привлекательнее детского дома. Им нужны были свобода и чувство собственного достоинства.