Сердце странника
Шрифт:
— Это плохо…
— Что?
— Журналисты очень изобретательны, поэтому следует предусмотреть ненавязчивый осмотр…
— Даже не думайте! — запротестовал Остерман, потешавшийся в душе над предосторожностями Старика. — Я вам не позволю никого осматривать! Ни в коем случае! Не хочу превращать день рождения внучки в полицейскую операцию по отлову незваных гостей. Если у кого-то хватит изобретательности проникнуть сюда через строй ваших молодчиков, так тому и быть. В конце концов, меня с детства учили гостеприимности, из-за чего я останусь русским до гробовой доски, даже имея паспорт
Старик расхохотался вместе с ним, думая, однако: «Ты, голуба, такой же русский, как я англичанин! Что б ты подавился своим виски!».
Зоя неспешно собирала чемоданы в каком-то жутком, почти ступорозном состоянии. Мыла ли она посуду, выбивала ли ковры, чистила ли картошку — неожиданно все в ней замирало, а на глазах неудержимо выступала влага. Мысли вдруг становились легкими, прозрачными, неуловимо-воздушными, убегавшими вдаль, как облака. И никогда нельзя было сказать, куда они уплывут, где остановятся.
Иногда она думала о том, что жизнь ее пролилась, как вода сквозь сито. Все время чего-то желала, чего-то добивалась, а в конечном итоге всем и везде чужая. Тогда охватывали сожаления, что не осуществила свою мечту, не стала деревенской учительницей. Никем не стала. И свою судьбу проморгала, и детей потеряла.
А иногда ее посещало теплое, светлое смирение. Ей казалось, что все случилось так, как и должно. Все к лучшему. Кто она такая, чтобы роптать?
В таком состоянии Зоя ходила по пустой квартире, перекладывала с места на место вещицы и безделушки, припоминая, когда и откуда их привозила Фифа. Призраки прошлого окружали ее, давно угасшие голоса пробуждали чувства и воспоминания.
Всю жизнь Зоя о ком-то заботилась. Эта потребность в заботе проникла в кровь ее, в кости и нервы. Фифы не стало, а потребность сохранилась. В ней она видела смысл своей жизни. Если бы не внук Витька, Зойка и не знала бы, что делать дальше. Телевизор, кухня и работа — вот с чем она оставалась. Да еще унизительная участь приживалки в чужой квартире. Уж соседки, бывшие в курсе всех событий в доме, постарались бы расписать смерть Фифы в красках, а саму Зойку смешать с грязью — это для них раз плюнуть. Уж и участковый приходил, интересовался. Спрашивал, на каких основаниях она, Зойка, занимает квартиру покойной Анжелики Федоровны Заболотской. Вежливо, правда, спрашивал, но от этого не легче. А потому она решила заранее собрать чемоданы, чтобы не забыть чего впопыхах. Да и вещей у нее не особо много. В комнате, где когда-то жил ее сын Мишка, она забрала только несколько картин и вазу, подаренную Фифой на Зойкино сорокалетие. И еще томик Шекспира, с которым не расставалась.
В самый разгар сборов она услышала переливчатую трель дверного звонка. Открыв дверь, Зоя обнаружила на площадке Семена и какого-то незнакомого, хорошо одетого человека.
— Как ты тут, Зоя Филипповна? — ласково спросил ее Семен.
— Помаленьку, — ответила она, снова начиная плакать.
— Ну вот. Что же ты слезами гостей встречаешь? — ободряюще обнял ее Семен.
— Так кроме слез ничего и не осталось. Ты не обращай внимания. У меня теперь глаза на мокром месте.
— А мы к тебе по делу.
— По какому такому делу? — насторожилась Зойка.
— Добрый день, Зоя Филипповна, — чуть поклонился молодой человек в костюме и с красивым маленьким чемоданчиком в руках.
— Добрый, — кивнула она.
— Мое имя Добруш Павел Эдуардович. Я нотариус. Вот мои документы. У меня к вам несколько исключительно формальных вопросов, после ответа на которые я смогу огласить последнюю волю Заболотской Анжелики Федоровны.
Зоя неприкаянно стояла перед ними, может быть впервые в жизни растерявшись от такой официальности.
— Ну, чего стоишь-то? — весело подбодрил ее Семен. — Приглашай гостей на чай.
— Положим, на чай у меня времени не будет, но вот если где-то найдется стул и стол, я буду очень благодарен, — улыбнулся молодой нотариус.
— Да, конечно, проходите, — опомнилась Зойка, открывая двойные двери в зал. — Я и сто грамм могла бы предложить.
— Нет, нет! — сразу отказался тот.
— А я бы принял, — вздохнул Семен, — если бы не был за рулем. Но от чаю не откажусь. С твоими булочками.
— Так не пекла.
— Тогда просто чаю. Чай у тебя, помнится, тоже особый получался.
— Так лимонник в заварку кладу, чебрец опять же летом собираю, цвет липовый. А то ты не знаешь! — суетилась Зойка, вытаскивая из буфета чашки. — Я сейчас…
Через несколько минут они чинно сидели за столом и следили за тем, как нотариус неспешно просматривает бумаги. Потом он попросил ее показать паспорт, задал несколько анкетных вопросов и уже после этого достал какой-то конверт.
— Итак, уважаемая Зоя Филипповна, — сказал нотариус после паузы, — перед вами завещание покойной Анжелики Федоровны Заболотской, которое я вскрываю в присутствии свидетеля. Опуская официальную преамбулу, которой предваряется каждый подобный документ, я должен сообщить вам, что все свое движимое и недвижимое имущество Анжелика Федоровна дарит вам без всяких условий, отчуждения и ограничений. В этом суть завещания. Вкратце.
— Как же так?.. — непонимающе уставилась на него Зойка.
— Тебе все старушка наша отписала, тебе! — воскликнул Семен.
— Так мне от нее ничего и не надо. Что же люди скажут? — растерянно спросила она.
— С точки зрения закона никаких нарушений в данном завещании нет, — сказал нотариус. — Все остальное несколько иная сфера. Распишитесь вот здесь, здесь и здесь. Вам надо будет посетить еще домоуправление и налоговую инспекцию, но можете с этим не торопиться.
— Погодите! Я ничего не понимаю… Как же она могла? Как успела? Когда? — подхватилась Зойка.