Сердце волка
Шрифт:
— Конечно. Я просто хотел узнать, насколько вы честные.
— А вы когда-нибудь встречали честного журналиста? — спросила Ребекка.
Она нервно теребила свою «зажигалку». Штефан вдруг заметил, как побледнел Висслер, и невольно подумал, что и он сам, наверное, побледнел. На лице Баркова одновременно отразились и раздражение, и еле заметная неуверенность, и еще менее уловимая злоба. Несмотря на это, он лишь рассмеялся — то ли искренне, то ли изобразив веселье. Похоже, что реплика Ребекки позабавила его своей неожиданностью.
— В общем-то, нет, — признался он и посмотрел на Штефана. —
— Я знаю, — сказал Штефан.
Ребекка тут же вмешалась:
— Это вы могли бы сказать и непосредственно мне. Или в России принято комплименты, предназначенные женщинам, говорить их мужьям?
— А еще она самоуверенная, — невозмутимо продолжал Барков. — Пожалуй, даже слишком. Вам бы следовало как-нибудь с ней об этом поговорить.
Ребекка снова хотела что-то сказать, но Штефан бросил на нее такой выразительный взгляд, что она, пожав плечами, лишь затянулась сигаретой. При этом Бекки неосторожно втянула дым в легкие и тут же закашлялась.
— Чтобы приехать сюда, вам пришлось проделать долгий и, наверное, утомительный путь, — заметил Барков. — Поэтому нам не стоит больше впустую тратить время. Задавайте ваши вопросы.
— Задавать вопросы буду я, — заявила Ребекка.
Она все еще боролась с кашлем, и становилось очевидным: что-то тут не так. Во всяком случае, этого было достаточно, чтобы по-настоящему рассердить Баркова.
— Да, кстати, чуть не забыл, — холодно сказал он. — У вас наверняка есть фотоаппарат и магнитофон, не так ли? Где ваш фотоаппарат?
— Но, майор! — вмешался Висслер. — Вы же сами потребовали, чтобы не было ни фотоаппарата, ни магнитофона, — таковы были ваши условия.
— Это верно, — согласился Барков и сделал какой-то жест человеку, стоявшему у двери.
Штефан, с трудом подавивший в себе желание оглянуться, услышал, как этот человек вышел, закрыв за собой дверь.
— Майор Барков, — начала Ребекка, — мы вам крайне благодарны за то, что вы согласились дать нам интервью, однако возникает вопрос: почему вы это сделали?
— Почему? — Барков наклонил голову к плечу.
Ребекка нерешительно огляделась, затем потушила свою сигарету о край стола, засунула окурок в сигаретную пачку и положила свою «зажигалку» на стол.
— За прошедшие пять лет около сотни наших коллег пытались добраться до вас, — сказала она, — но никому из них это не удалось. А ведь некоторые из них были гораздо… более известными журналистами, чем мы.
— И теперь вы задаетесь вопросом, почему я выбрал именно вас, — произнес Барков и улыбнулся. — Предположим, потому, что я вам доверяю. А может, вы мне просто понравились.
— Но ведь вы раньше не были с нами знакомы.
Барков снова улыбнулся. Бросив взгляд на Висслера, он сказал:
— Это еще не означает, что я о вас ничего не знаю, ведь так?
Штефан не удержался и, повернувшись к Висслеру, посмотрел на него. Лицо австрийца оставалось невозмутимым, хотя он не мог не заметить, что Барков повторил его собственные слова — слово в слово. По всей видимости, электрическое освещение было не единственным техническим достижением цивилизации, пробившим себе путь в это захолустье.
— Боюсь, что ваша реплика — не ответ на мой вопрос, — не унималась
Штефан ошеломленно посмотрел на нее. Это еще что такое? Она что, забыла все, чему ее учили в школе журналистов и чему она сама научилась за более чем десять лет работы?
— А может, я действительно вам доверяю? — Барков говорил довольно спокойно. — Я не имею в виду конкретно вас. Вы были правы: я действительно совершенно с вами незнаком. Ни с вами, ни с вашим супругом. Ваш приезд сюда свидетельствует, возможно, о вашем мужестве. А может, он свидетельствует лишь о вашей глупости. То, что я выбрал именно вас, а не ваших знаменитых коллег, объясняется двумя причинами. Во-первых, то, что я вам расскажу, сделает вас знаменитыми. Может быть, вы даже — как это сказать по-немецки? — урвете изрядный куш. Хотя, возможно, вас ждут одни лишь неприятности.
Штефан бросил на Ребекку изумленный взгляд, однако она не обратила на него никакого внимания. И ее жар, и ее нервозность словно улетучились, и сейчас она была здоровым человеком на все сто и репортером — на все двести. Когда-то давно она всегда была такой, но в последние годы Штефан лишь изредка видел ее в таком — полностью боеспособном — состоянии.
— Кроме того, мне нужны такие люди, как вы, — продолжал Барков. — Материалы, которые я вам передам, станут сенсацией. Вполне возможно, что на вас будут оказывать давление. Вам будут угрожать. — Увидев, что Ребекка намеревается что-то сказать, он остановил ее жестом. — Избавьте меня от всех этих разглагольствований по поводу пресловутой свободы слова в западной прессе. На Западе этой свободы немногим больше, чем на Востоке, даже если вы и не хотите этого признавать. Вашим знаменитым коллегам есть что терять, а потому они вряд ли пойдут на такой большой риск. Возможно, и вы тоже.
— А какая вторая причина? — спросил Штефан.
В этот момент открылась дверь и в комнату вошел военный. Он положил на стол перед Барковым потертую коричневую папку. Майор подождал, пока военный снова займет свое место у двери, и затем ответил:
— Время.
— Время?
— Мне пришлось быстро принимать решение, — сказал Барков. — Выбор из-за недостатка времени был невелик. Не обижайтесь на мои слова.
Он пододвинул левой рукой лежавшую на столе папку к середине стола, но, увидев, что Штефан потянулся к ней, тут же положил на нее руку.
— Что это? — спросила Ребекка.
— Доказательства, — ответил Барков. — Фотографии, магнитофонные записи, копии официальных бумаг — в общем, все, что нужно для осуществления того, о чем я вам сказал. Возможность урвать изрядный куш. Или ваш смертный приговор.
Штефан смотрел на папку как зачарованный. У него не было ни малейшего представления, что могло находиться в этой папке. Он никак не мог поверить в то, что все происходящее — правда. Для него было очевидным и не вызывало никаких сомнений лишь одно — это явно отличалось от того, с чем они предполагали здесь столкнуться. Барков согласился дать это интервью вовсе не из-за собственного тщеславия или приступа мании величия — он позволил им явиться сюда потому, что они могли кое-что сделать для него. Осознание этого факта невольно заставило Штефана переосмыслить ситуацию. Многое становилось понятным.