Сердце женщины
Шрифт:
— Я бы не прочь дать вам временную работу. Я сам был бы рад, так как мы попали в беду. Но, разумеется, нам нужна рекомендация.
— Боюсь, что именно рекомендации я вам не могу предоставить. Я получил хорошее образование и деловая подготовка у меня есть. Вашу работу я, во всяком случае, делать могу. Но я одинокий человек без друзей.
— Где вы работали последнее время?
От этого вопроса, делового и вполне естественного, у Джойса упало сердце. Он знал, что, где бы он ни попросил работу, ему обязательно предложат этот вопрос, но он не решался заранее придумать на него сколько-нибудь правдоподобный ответ, малодушно надеясь как-нибудь выкрутиться, когда наступит страшная
— Я бы предпочел ничего не говорить вам о себе, — запинаясь, ответил он.
Младший из директоров добродушно пожал плечами.
— Ваше дело. Как знаете. Но вы понимаете, не можем же мы взять с улицы совершенно незнакомого нам человека без всяких гарантий, хотя бы его честности.
Джойс смотрел на него с мольбой, влажными глазами. Только теперь он понял всю безнадежность своего положения. Даже мальчишку-рассыльного ни в одну контору не возьмут без рекомендации, без аттестата. А у него никаких рекомендаций не было.
Заведующий, гладко выбритый, с румяными щеками, стоял прислонившись спиной к каминной доске и заложив руки в карманы; по углам его рта играла загадочная улыбка. Он говорил хотя и деловым тоном, но ласково. На вид он казался джентльменом. У Джойса явилась безумная мысль. Он вспыхнул до корней волос, стиснул руки и невольно шагнул к своему собеседнику.
— Я скажу вам всю правду! — выкрикнул он, задыхаясь. — Мне необходимо найти работу — иначе я умру с голоду. Возьмите меня, и я буду работать для вас день и ночь. Я блестяще кончил курс в Оксфорде. Я был адвокатом, имел хорошую практику. Но я жил не по средствам и растратил вверенные мне деньги. Вернуть мне их было не из чего. Меня исключили из сословия, судили и приговорили к двум годам каторги. Вот уже пять месяцев, как я бегаю с утра до вечера по городу, приискивая хоть какое-нибудь занятие. Я не сумасшедший, чтобы рисковать еще раз пройти через весь этот ад. Дайте мне только возможность подняться, и я опять стану на ноги.
Его голос звучал мучительной мольбой. Губы его дрожали. И сам он трясся всем телом.
Молодой человек, стоявший у камина, переступил с ноги на ногу и вставил в глаз стеклышко, болтавшееся на шнурке.
— Да, надо сознаться, физиономия у вас, что называется, клейменая, — протянул он насмешливо.
Джойс на минуту тупо уставился на него, потом молча повернулся и выбежал из конторы. Он был совершенно раздавлен, унижен до глубины души. Перепрыгивая через ступеньку, он бежал вниз по лестнице, боясь, что он вот-вот упадет, так кружилась у него голова от этого неожиданного удара.
Сегодня он более не в состоянии был стучаться в чьи бы то ни было двери. Фамилии на них, казалось ему, разбухали и издевались над ним, когда он проходил мимо. Мужской смех, донесшийся откуда-то сверху, прокатился по всей лестнице и больно ударил его по нервам. Теперь он уже не шел, а почти бежал и остановился только когда очутился на улице, белый как мел, едва держась на ногах, он прислонился к стене; непрерывно спешившие куда-то мимо него люди мелькали как в тумане. Лишь минуты через две он оправился настолько, чтобы перейти на правую сторону тротуара и двинуться дальше вместе с волной.
Он уже мучительно жалел, что поддался безумному импульсу и открылся этому человеку, который потом смотрел на него с таким откровенным, циничным презрением. Его уважение к себе теперь окончательно было подорвано. Ему казалось, что все эти тысячи глаз, которые смотрят на него, знают, что он за птица, знают, что он растратил чужие деньги и сидел в тюрьме. Когда мужчина или женщина сторонились, давая ему дорогу, ему казалось,
Торговец игрушками близ Меншен-Хоуза, который снял шапку и чесал себе затылок, поглядывал на него, как на возможного покупателя и ухмылялся с фамильярностью старого знакомого.
Это становилось невыносимым. Добравшись до Чипсайда, он зашел в первый попавшийся кабачок и спросил стакан виски. Огненная влага разлилась по жилам и подбодрила его; он выпил еще стаканчик и вышел на улицу. Водка, выпитая на голодный желудок, вскоре притупила разум… Хотелось напиться допьяна — так будет легче. В былые времена Джойс провел за стаканом вина немало веселых ночей, но напиваться до бесчувствия ему не доводилось; это всегда казалось ему омерзительным. Но теперь, голодный, больной, он не мог устоять перед искушением. И переходил из таверны в таверну, сознавая только, что ему надо напиться, и почти не сознавая уже своей личности. И, наконец, выйдя из грязного кабака в Флит-Стрите, споткнулся на пороге и без чувств упал на тротуар.
Когда он пришел в себя, вокруг было темно. В первый момент он не мог сообразить, где он находится. Но случайно повернувшись, он едва не упал оттуда, где лежал; попробовал сесть — ноги его коснулись земли раньше, чем он ожидал, и легкий толчок окончательно разбудил его. Куда же это он попал? Он протянул руку и дотронулся до стены. Стена была каменная. И пол тоже каменный, как он убедился, топнув ногой.
И тут ему стала очевидна до ужаса истина: он в арестантской камере при полицейском участке. Хотя голова его кружилась и глаза страшно болели, ужас этого открытия сразу отрезвил его. До худшего унижения он уже не мой дойти. Он снова попал в тюрьму, снова придется надевать на себя этот ненавистный арестантский халат и ежиться под взглядом тюремщика. Опять, опять весь этот ужас, постыдный, неописуемый. Преувеличивая последствия своего случайного ареста, он вызвал в памяти все ужасы пережитого. И чувство глубокого презрения к себе подымалось в нем, как тошнота. Он повалился ничком на узкие нары, схватившись руками за голову. Тюрьма взяла его целиком — тело и душу. Ни к чему иному он уже не пригоден.
Прошел час. Дверь отворилась, и на пороге появился полисмен, освещенный светом лампы из коридора. Джойс поднял на него растерянные глаза.
— А-а, вы уже очнулись, пришли в себя. Вы бы пошли наверх повидаться с инспектором.
Джойс с трудом поднялся на ноги и схватился за протянутую руку полицейского.
— У меня были большие неприятности, — выговорил он осипшим голосом. — А тут еще жара… пустой желудок… Выпил стаканчик, ну, и свалился.
— Вот вы так и скажите инспектору. Да вы не волнуйтесь, все образуется.
Когда его привели к инспектору, он подтянулся и начал отстаивать себя с горячностью, которая забавляла всех присутствующих. Они не видели ничего трагического в пометке: «Поднят в пьяном виде».
— Ну, хорошо, — сказал, наконец, инспектор. — Я вижу, что это была случайность. Назовем это солнечным ударом. Я не стану доносить на вас. Ступайте домой и ложитесь в постель.
От волнения у Джойса подкосились ноги, и он схватился за железную решетку. Один из полицейских вывел его за двери, кликнул извозчика и помог ему сесть. Вначале, несмотря на головокружение и общее болезненное состояние, он чувствовал инстинктивную животную радость при мысли, что он опять на свободе. Его тревожные предчувствия не сбылись, и на душе вдруг стало легко. Но это длилось недолго. Скоро им снова овладело отчаяние и отвращение к самому себе, и он весь затрясся, как в лихорадке.