Сердце Зверя. Том 1. Правда стали, ложь зеркал
Шрифт:
Потом был еще один. Этот пытался убежать и получил удар по затылку. Кто-то здоровенный собрался выбить капитана из седла прикладом, но пистолет не подвел. Молитвами Бонифация… Все больше бурых, не помышляя об обороне, ударялись в бегство, кое-как уворачиваясь от копыт и клинков. Давенпорт осадил жеребца, чтоб не врезаться в двоих гвардейцев, от души работавших палашами. Обученные кони по мере сил помогали всадникам. Люди и лошади расчистили вокруг себя неплохую площадку. Стало видно, что задние ряды гаунау полностью расстроились.
Горнист позади выводит «Сбор». И впрямь пора, а то рассеемся поодиночке. Судя по накатывающему
— Все, кончились рейтары, — чуть ли не с досадой объявил однокорытник. — Мы решили, что для вас одних тут «медведей» многовато.
— Не сказал бы…
— Жадный Манрик!
— Дальше давай! Дальше по их линии, пусть везде бегут! — замахал окровавленной шпагой Бэзил и исчез, дав шпоры буланому. И опять — налететь, разогнать, рубануть подвернувшегося неудачника и вперед, туда, где пока держатся.
Вот они! Гаунау в особенных, серебрящихся, мундирах. Кажется, тоже егеря, только пешие. Звери не хуже бергеров-»следопытов». Собрались вокруг знамени и, соблюдая подобие строя, отходят к реке. Ну и кошки с ними, раз такие непугливые! Знамя жаль, но такие не бросят…
— Уходят! Проклятье… Вперед!
Полковник Хейл рассудил иначе, чем капитан Давенпорт. Снова всадники налетают на сбившихся пехотинцев, снова те огрызаются. Вскидывается и падает конь, подминая хозяина. Еще один кавалерист вываливается из схватки, держась за бок. Чарльз поворачивает жеребца, спеша на помощь. Спешат и другие.
Они были шагах в трех, когда черный султан Бэзила нырнул вниз. Леворукий, неужели? Так не повезло?! В самом конце!.. Новые всадники врезаются в схватку, расшвыривая последних оставшихся на ногах егерей. Получив удар лошадиной грудью, вместе со знаменем рушится знаменосец. Рядом мертвый офицер. А вот и Бэзил. Скорчился на земле, держась за бедро, буланый полумориск кружит над ним, защищая хозяина, чуть в стороне валяется егерский мушкет с широким кинжалом, очень аккуратно примотанным к стволу кожаным ремнем. На лезвии — кровь.
Чарльз соскакивает на землю, успокаивает коня. Кто-то помогает полковнику Хейлу сесть.
— Ну что вы тут толчетесь?! — рычит спасенный. — Больше дела нет? Оставьте со мной двоих и дальше! Дальше!
— А дальше не очень-то и нужно, — хохочет Чарльз. — Посмотри, они же бегут. Везде бегут…
Глухой беспрерывный шум… Сражение рокочет, как море. Шторм и прорезающий его сигнал. Такое знакомое: «Кавалерия, в атаку!» Там, за левым крылом дриксов. Это Хейл, прорвался-таки. Теперь все. Теперь никакое упорство, хоть гусиное, хоть медвежье, не спасет.
— Мой маршал, — глаза Сэц-Алана блестят, как у влюбленного, — мой маршал, наши!
— Разумеется. — Быть уверенным в своих людях, удивляться не подвигам, а невыполненным приказам — это и значит быть маршалом. Сомневаться — дело начальника штаба, но Хеллинген в тылу. Некому советовать, что надо приказать Айхенвальду, впрочем, бергер не глухой — все услышит и все поймет.
Впереди
Айхенвальд не мешкал. Он рассчитал правильно — решительный удар придется справа. Побегут и там — посыплется и вся линия. Вот теперь можно в седло. Рисковать дальше бессмысленно.
— Коня!
Когда в столице сидит свихнувшийся петух, когда нет ни короля, ни маршала, ни резервов, ни довольствия, а тебе надо и поросят растить, и окорока коптить, дать разок по вражеским лапам — еще не успех. Успех — это сохраненная армия и выигранная война. Вернее, выигранная война и сохраненная армия, а сегодня он только начал. Когда и где конец, знает один Леворукий, но знать — не главное. Главное, армия поняла, что будет так и только так, как решишь ты. Ты, а не Фридрих, не Хайнрих, не Создатель с Зеленоглазым, есть ли они, нет ли!
Всего сотня бье вверх по склону, и насколько легче дышать! С глаз спала белесая дымная пелена, контуры скал стали четкими, небо — ярким, и только долина у реки продолжала тонуть в дрожащем мареве. Лионель смотрел именно туда и видел именно то, что ему хотелось: полностью развалившиеся порядки дриксов.
В центре и справа все больше и больше солдат покидало позиции, устремляясь в тыл. На левом фланге отдельные батальоны еще держали строй, но большинство беспорядочной толпой откатывалось за речку. Еще немного, и бегство станет повальным. Взгляд метнулся дальше вправо, но кавалерийский бой уже иссяк. Последние десятки кесарских всадников уходили на другой берег. Хейл их не преследовал.
— Сэц-Алан, отправляйтесь к малому обозу. Пусть встречают раненых и голодных. И греют вино.
— Мой маршал… Разрешите… Разрешите поздравить вас с победой!
— Нас, Люсьен. Отправляйтесь. По дороге заверните к Хейлу и Эрмали. Передайте мои благодарности!
— Слушаюсь.
Теньент счастлив, для него все закончилось. Так, как и должно, — разгромом врага. Можно мыться, пить, спать, радоваться и не думать о том, что будет завтра.
— Господин маршал! — Драгун с перевязанной головой осадил темного от пота коня. — От Айхенвальда… Мы вышли к этой треклятой речонке. На нашей стороне не осталось ни единого «гуся». Неощипанного…
— Благодарю. Где Айхенвальд?
— На берегу.
— Проводите меня к нему, сержант. Я хочу умыться.
Еще один счастливый взгляд. Обожающий, гордый. Кто сказал, что нет сильней любви крестьянки к господину? Нет сильней любви солдата к полководцу. Если тот удачлив, весел и смел. Проэмперадор Севера, маршал Талига, граф Лионель Савиньяк сделал то, что собирался. Победил Фридриха и собственную армию. Вторая победа была важнее.
Часть 2
«АЛХИМИЯ» («Воздержание», «Умеренность»)[3]
Самое причудливое безрассудство бывает обычно порождением самого утонченного разума.