Сердце Зверя. Том 2. Шар судеб
Шрифт:
– Наконец-то я услышала достойный комплимент. Мы еще увидимся?
– Без сомнения.
Женщину, молодую женщину, нельзя сравнивать с пожилой, как бы ты ее ни любил и как бы сходство ни било в глаза! Женщине нужны письма, даже если не нужен тот, кто их пишет. И цветы ей тоже нужны. Всегда и везде.
Эмиль сбежал с террасы; сумерки уже превратили сад в темную чащу, но маршал помнил, где росло нечто высокое и разноцветное. Мать любила сирень, жасмин, любые цветущие ветки, но все, кроме роз, уже отцвело, а розы здесь были неважные. Можно было погнать за цветами Герарда, но Эмиль велел порученцу ждать с лошадьми. Высокое и цветущее нашлось быстро, а сочные стебли
– Сударыня, я не знаю, как называются эти цветы, но им место рядом с вами.
– Дельфиниумы. – Женщина тронула синюю стрелу. – Ничего удивительного, что я напоминаю вам матушку. Рафиано стали талигойскими графами, но Померанцевое море не отпускает никого. Куда удивительнее, что вы… напомнили мне Муцио. Спасибо, и… прошу вас уйти.
Глава 7
Талиг. Придда. Тарма
400 год К.С. 19-й день Весенних Молний
1
Наверное, это называлось отдыхом. Новостей и приказов от командующего не поступало, неотложных дел не имелось. Можно было следовать совету врача и пребывать в покое, но покой тянул за собой мысли о Бруно и мешках под глазами Вольфганга. Вчерашние посиделки с Анселом, Берком и Карсфорном тоже радости не прибавляли, вернее, радость, конечно, была. От хорошего вина, от встречи, от того, что их решение – а это было их общее решение и общий успех – спасло армию, но законная гордость не мешала видеть очевидное: Бруно с превосходящими силами на южном берегу Хербсте, инициатива у него, а старания Альмейды особого влияния на ход кампании не оказывают. То ли у дриксов нашлось, чем прикрыть побережье, то ли кесарь решил давить там, где давится.
Жермон подкрутил усы, сгреб со стульев и стола непонятно как заползшие туда вещи и бросил на койку. Обычно генерал порядком не злоупотреблял, но взгляды Ойгена оставляли стойкое ощущение выволочки, а теперь добавился Придд. Дожидаться, когда они в четыре глаза уставятся на какую-нибудь миску или рубаху, Ариго не собирался. Велев ординарцу прибраться, генерал, прихрамывая, вышел на улицу и понял, что опять сыграл на опережение. Задержись он на три минуты, и Ойген получил бы повод напомнить о том, что выздоравливающему не следует засиживаться с подчиненными за полночь, но следует проветривать спальню.
– Ты собрался на прогулку, – сделал вывод бергер, – и это очень кстати, потому что я хочу тебе представить твою новую лошадь. Она находится в расположении моего корпуса. Ты должен ее осмотреть и принять, после чего нас ждет обед. Я слишком злоупотреблял твоим гостеприимством, кроме того, ваш повар не очень хорошо готовит говядину.
– Я как-то этого не заметил, – отмахнулся Жермон, – но тебе виднее.
– Ты вообще редко думаешь о себе. Это ошибка многих делающих дело людей, которая в конечном счете сказывается и на самом деле. Лизоб утверждает, что садиться в седло тебе рано, но до моей квартиры ты дойдешь без вреда для себя.
– Разумеется, дойду. – Ойген просто так не говорит ничего. Сказал, что позаботится о лошади, и вот вам лошадь. – Тем более чтобы познакомиться с результатами твоих стараний. Я привык к торской породе.
– Торская порода хороша в Торке, а эта кампания будет протекать на равнине. Я остановился на полумориске шести лет от
Предубеждения Жермон питал разве что против буланой, и то потому, что в юности предпочитал эту масть прочим. Еще одна глупость. Думаешь, что воюешь с прошлым, а оно все еще настоящее, а когда становится прошлым, война заканчивается. Незаметно и навсегда.
– Ты еще не узнал, за что меня выставили из дому?
– Нет, и это мне очень многое портит. Я вижу три причины, по которым могли убить Юстиниана Придда, но я не нашел ни одной, по которой твой отец мог лишить тебя наследства. Он мог бы изгнать Ги и Иорама, если бы знал, что из них получится, но не тебя.
– Ги не было и шестнадцати, а Иораму… Леворукий, я забыл, когда он родился!
– Не думаю, что тебе нужно это вспоминать. Твои братья могли успеть стать мерзавцами, но им в их годы не хватило бы умения обмануть зрелого человека. Значит, это сделал кто-то другой. Твой отец приходил в ярость, получая письма из Олларии. Возможно, причина кроется в них, но если в письмах содержались порочащие тебя сведения, их должны были проверить. Гвардией командовал генерал Понси, его никто ни о чем не спрашивал, и он, невзирая на скандал, дал о тебе блестящий отзыв.
– Даже так? – Длинный придирчивый генерал, который не понимал шуток и впадал в ярость из-за малейшей ерунды, Понси никому не давал блестящих отзывов. Так, по крайней мере, считалось.
– Понси написал твоему отцу, требуя объяснений. Он не получил ответа и собирался при первой возможности отправиться в Ариго отстаивать твою честь и честь гвардейского мундира. Предлагаю продолжить наш разговор за обедом. Смотри. Вот тот, с белым чулком на правой задней.
Смотреть лошади зубы и ноги после того, как ее одобрил Райнштайнер, было даже не невежливо – глупо. Жермон просто взял у конюха морковку и протянул стройному гнедому жеребцу с такими густыми и длинными гривой и хвостом, что в их обладателе впору было заподозрить линарца. Конь угощение принял. Он казался спокойным и смышленым, а с учетом того, кто его выбирал, таковым и являлся. То, что нужно генералу с простреленным бедром, собирающемуся завтра же проверить свой корпус.
– Как его зовут? – Жермон предложил гнедому вторую морковку и понял, что хочет в седло. Прямо сейчас.
– Его зовут Барон. – Райнштайнер довольно улыбнулся. – Я не буду против, если ты иногда станешь называть его Ойгеном, но постарайся не пить с ним на брудершафт.
Это несомненно было шуткой, и Жермон засмеялся.
2
Лошади могут многое, в том числе и гасить дурные предчувствия. После знакомства с Бароном даже начавшаяся кампания стала выглядеть привлекательней. Жермон еще разок растрепал черную гриву, подтвердил, что коня надо доставить именно в дом меховщика на Крайней улице, и с удовольствием огляделся.
Бергерский лагерь являл собой кусочек Торки, отчего настроение стало еще лучше. Никаких домов, только поставленные в раз и навсегда заведенном порядке вокруг флагштока палатки. Бирюзовые мундиры, золотой крутобокий кораблик в солнечном небе, знакомая громкая речь.
– Тот, кто отобрал у меня имя и отца, подарил мне Торку, – вдруг признался Жермон. – Это больше, чем я потерял. Теперь я это вижу.
– В таком случае тебе нужна жена с толстыми светлыми косами и много родственников. – Райнштайнер все еще был склонен шутить. – Я очень сожалею, что у меня нет сестры подходящего возраста, но после войны я обо всем позабочусь.