Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет
Шрифт:
— Хаммаил правильно не спешит начинать большую драку. — Ламброс разбирался не только в пушках, за что Карло его особо ценил. — Понимает, петух эдакий, что мы за него подыхать не рвемся. У самих горит.
— Казар даже приструнил самых рьяных из своей своры, — припомнил рассказы Курподая Капрас. — Умники порывались вот прямо сейчас переть на Равиат, мстить сыну Адгемара... А вот с чего этот тихо сидит, не пойму.
— Хаммаиловы орлы кричат, что трусит, — хмыкнул Ламброс, лишь вчера сбагривший парочку означенных «орлов» назад, в казарскую ставку. — Мол, этому ничтожеству даже до отца далеко — ни доблести, ни чести, ни мозгов. С доблестью не знаю, а вот с головой у Бааты получше, чем у Коллегии.
— Курподай и те, кто поумней, подозревают какую-то
— А кошки их всех разберут... Сударь, вы верите в шпионов?
С полдюжины якобы продавшихся супостату «бацут» были на прошлой неделе разоблачены и с взвизгами четвертованы, только уверенности в силе казара сие не добавило, скорее наоборот. Действительно ли казненные были шпионами Бааты, и если да, то всех ли выловили? Курподай от ответов уходил столь неуклюже, что маршал понял — охота на «предателей» маскирует какую-то возню. Это не удивляло: в Паоне тоже были не дураки поразоблачать изменников и оскорбителей величества...
— Если Лисенок все-таки ударит, — не дождался начальственного мнения Ламброс, — а инициатива последних стычек исходит от него, Хаммаилу не позавидуешь. Особенно когда нас наконец-то отзовут.
— Что вполне ожидаемо, — согласился маршал и невольно поморщился. Не из-за казара, хотя тот был порядочной дрянью, из-за уже привычных воплей во дворе. — Проклятье... На моем счету немного добрых дел, и теперь я сорок раз подумаю, прежде чем брать на поруки бодливую скотину... Убить бы, да глупо получится.
Ламброс без лишних слов закрыл окно, под которым сдуру спасенный казарон наскакивал на троих сержантов и кагета-управляющего. Требования носатого Пургата не менялись — собачьи бои и уважение; то, что не будет ни первого, ни второго, дошло бы даже до баклажана, но бешеным огурцам мудрость не свойственна.
— На кораблях, — напомнил Ламброс, — согласно уставу, надлежит держать шута. В гвардии пажи и шуты тоже положены. Может, мы становимся гвардией?
— Станешь тут, — буркнул Капрас, и они вернулись к пушкам и рекрутам. Ударил сигнальный колокол, объявляя, что близится обед и мясо уже на огне. К трапезам в Кагете относились, как к молебнам, Карло это нравилось и больше не удивляло.
— Господин маршал, — физиономия дежурного адъютанта лоснилась, а поясной ремень был застегнут на последнюю дырочку, — гонец от его превосходительства губернатора Кипары.
— Пусть заходит.
Ламброса никто не гнал, полковник вышел сам, налетев в дверях на высокого изящного блондина с таким знакомым лицом, что время словно бы потекло вспять. С несомненным родичем кипарского гостя Капрас некогда служил. В той самой гвардии... Потом пришлось выбирать между прыжком в капитаны, но у «наемников», и столичным сидением в прежнем чине. Карло выбрал первое, красавчик Демидас — второе, и в каждом пирожке оказалось по камешку — «наемник» выбился в маршалы и получил по морде от родного начальства, гвардеец выгодно женился, но, говорят, облысел и чуть не угодил в тюрьму.
— Похоже, я знал вашего отца, — без задней мысли сообщил маршал. — Динас Демидас из Караик...
— Да, это он.
— И что он думает о нынешнем безобразии?
Парень не знал — или делал вид, что не знает. Глянув на Карло, словно из давно ушедшей молодости, Демидас-младший попросил разрешения снять мундир, в полу которого были зашиты письма — как оказалось, весьма примечательные.
Губернатор Кипары то ли от страха, то ли со злости вконец потерял голову, иначе он не был бы столь откровенен с полуопальным военным и уж точно бы побоялся выпустить из рук послания Военной коллегии. Узнай Забардзакис о губернаторской выходке, хозяину белопенной Кипары пришлось бы бежать если не к бакранам, то к алатам, только Карло сроду не предавал ничьего доверия, тем паче превосходительный извещал о вещах по-настоящему важных. Забардзакис не собирался помогать северу, и маршал с этим согласился бы — мориски были опасней занятых собственными распрями талигойцев, однако речь шла о «так называемом корпусе Капраса»! Уроды из Коллегии
Карло гнал бы своих парней форсированным маршем, на ходу придумывая, как и где остановить врага, утершего носы светочам стратегии и тактики, только светочам маршал Капрас не требовался. Его собирались выставить в Кипару. Одного. Выскребать по деревням плоскостопых и припадочных, наспех вооружать, гонять с этим позорищем бакранских налетчиков и получать выговоры от столичных болванов, что сперва раздразнили морисков, а потом не сумели остановить... Корпусу же предстояло погибнуть. Бездарно, зазря, потому что армия без головы беспомощней овечьей отары, а голов после гибели Задаваки в гайифской армии не осталось, только шляпы с плюмажем.
Маршал перечел выведенные аккуратным секретарским почерком строки раз двадцать и едва не плюнул на роскошную подпись Доверенного стратега его величества. Забардзакис был тупым сундуком, столичным попугаем, сволочью и бездарью, но мориски от этого не перестали быть морисками, а приказ — приказом. В том, что таковой уже подписан и предписание бросить Хаммаила в прямом смысле не за горами, Карло не сомневался. Конечно, гонца можно прикончить, а потом развести руками, мол, ничего не знаю — война, бириссцы, родичи супруги казара, гайифские родичи, если вы вдруг позабыли... А можно написать Забардзакису все, что тот заслужил, и остаться в Кагете, где шадам делать нечего. Пусть стратеги подыхают сами, пусть гонят в поле свою распрекрасную гвардию, которая жрет, как саранча, и вертит задницей, как шлюха. Победоносная, несравненная, непревзойденная, блистательная, великолепная...
Мориски будут долго смеяться. Жаль, мужеложство у них под запретом, столичным фифам не помешало бы поуслаждать победителей... Маршал сунул письма в стол, отправил явно ожидавшего разговора Демидаса отдыхать и вызвал Ламброса.
Раз приказ о возвращении в пути, начинать подготовку к маршу лучше прямо сейчас.
3
Служба Руппи, с какой стороны ни глянь, закончилась. Государственный преступник, отбивший другого государственного преступника, нарушивший все, до чего смог додуматься, и в придачу угодивший в плен, имеет полное право послать к кошкам хоть субординацию, хоть утреннее бритье. В Хексберг нет лейтенанта флота, как и... адмирала цур зее. Хуже того, чем больше Руппи думал, тем сильней ему казалось, что адмирала цур зее нет вообще нигде, и все же Фельсенбург сменил рубашку, причесался и отправился с докладом. Через коридор.
Стражи в доме Бешеного не водилось; если Альмейда или городской комендант к «гостям» Вальдеса кого-то и приставили, приставленные либо мокли у входа в адмиральский особняк, либо пили на кухне горячее вино, что было бы умнее. Пленники бежать не собирались, потому что служба кончилась, а свои дороги не начались.
Перед дверью Олафа Руппи замешкался, как мешкал, заходя пожелать спокойной ночи маме, когда та, силясь скрыть обиду, заговаривала чужим дрожащим голосом. Первым обычно уступал отец, затем сдавался сын, но в прошлый раз он устоял, ведь речь шла о Ледяном и обо всем, что в жизни есть главного. Руппи делал, что должно, и таки сделал, просто все спуталось в какой-то дикий клубок и в придачу понеслось вниз с горы. Поворачивать было поздно во всех смыслах, но почему бы не отложить разговор и не спуститься к Лёфферу, за которым приглядывает папаша Симон, как и все палачи, знающий толк в перевязках? А ведь не корпи Руппи над анатомией, перевязывать было бы некого... А не огорчи он маму, Олаф остался бы в памяти вечным укором. Мертвые укоряют и требуют вечно, это от живых можно освободиться.