Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Закат
Шрифт:
– Старуха щурится, она близорука. – Леворукий бы побрал эти пуговицы, сколько же их нашили! – Дювье! Живо надевай! Шляпу, перчатки – и в седло. Твое дело – отделить ведьму с дочкой от остальных и заставить указать на насильников. И чтоб назвала тебя мной. Проэмперадором, монсеньором, Эпинэ, как угодно. Громко назвала, чтоб все слышали. Ясно?
– А… Ясно, Монсеньор!
– Жильбер. Сейчас мы выведем этих десятерых. Ты – адъютант Дювье! Подзовешь к нему свидетельниц.
– А если поймут…
– А
– Монсеньор!
– Что, Дювье?
– Мэтр Жанно супротив вашего тугоуздый.
– Вижу. – После Дракко разве что Моро тугоуздым не покажется. Ничего, не в бой идти.
– Господин маршал, мы не можем… Ну, чтобы вместо нас другие шли! – Один из обвиняемых, совсем мальчишка. Чем-то на Дикона похож… Тоже мне насильник! – А вдруг она на них скажет…
– И отлично! Вас, именно вас с Конрадом, должны были запомнить. Да не тогда, утром…
– Вы рассчитываете, что она запутается?
– Я рассчитываю, полковник, что толпа поймет: старуха видит не лучше тапона. Если что и разглядит, то мундир. Им нужна справедливость, они поймут и уберутся. – О том, что толпе нужна кровь, любая, думать не хочется, но надо. Думать, не говорить. – На всякий случай поставьте на стены стрелков, но так, чтобы видно не было. Без моего приказа не высовываться.
– Они уже не высовываются. – Халлоран кивнул в сторону костров.
– Отлично! Открыть ворота.
2
Толпа изрядно разрослась. Стало больше мужчин, и не понять, зачем они явились, было нельзя. Злость и напряжение смешались с жарой в какой-то мерзкий туман, словно бы сожравший звук и движение. И затхлость, как в погребе. Боль саданула в висок раскаленной иглой, перед глазами замелькали зеленые завитки. Борясь с тошнотой, Робер облизнул враз пересохшие губы. Смять бы этот сброд лошадьми… И хороший залп со стен. Чтобы знали.
Неожиданная ненависть едва не угробила весь замысел, выручил Мэтр Жанно. Мерин не понял чужого приказа, но лезть вперед он не был приучен, вот и не лез, а потом Эпинэ услышал Жильбера: адъютант приказывал свидетельницам подойти к замершим у ворот белым фигурам и указать виновных.
Старуха рванулась к жертвам, волоча за руку дочь, которая вряд ли соображала хоть что-то. Следом двинулись двое мужчин – давешний выборный и кто-то молодой.
– Стоять! – Больше Робер не удивится, что Жильбер сумел сжечь Сэ! – Всем назад!
Выборный проныл что-то невразумительное. Молодой сжал кулаки, но отшагнул. Старуха бросилась вперед сорвавшейся с цепи псиной. Ничего не заподозрила – злоба, такая злоба, безмозгла!
Называет! Тычет пальцем. Смерть тоже тычет вслепую,
– Здесь… – А ведь она… счастлива! – Оба здесь! Тот, лохматый! И… вон тот!
– Создателем поклянешься?
Вот она, разница между герцогом и солдатом. Герцог Создателя забыл напрочь. Как и старуха!
– Они! – хлещет по ушам визг. – Я помню… Я все помню! И не двое их было… Третий караулил. Вот тот!
– Ты готова поклясться? – подхватывает Жильбер. – Перед Создателем? Перед Проэмперадором Олларии?
– Да они это, они! Клянуся… На фонарь ублюдков!
Как же он возненавидит теперь фонари! Но фонарщиков понадобится больше, темных углов в Олларии остаться не должно.
– Отвечай Проэмперадору, женщина.
Старуха уставилась на Дювье. Захрапел и прижал уши Дракко, сержант натянул повод сильнее, чем нужно. Дернув головой, полумориск отступил к мерзкой пятнистой стене.
– Отдавай убийц, красавчик! – прорычала уже не женщина. – А то… Начхать, что герцог и… этот… главный в городе… Дай!..
Назвала! Она назвала, и толпа слышала. Теперь заставить Жанно прыгнуть и замереть между ведьмой и Дювье, отбросив шляпу.
– Люди, свидетельница плохо видит. Она никого не узнала и не может узнать! Для нее что Проэмперадор Олларии, что сержант на одно лицо, а мундиры одинаковы у всех. Идите по домам. Эти солдаты невиновны… Утром свидетели указали на других. Господин негоциант, вы уже говорили от имени горожан, извольте подойти и сказать, есть ли тут те, кого обвиняли утром.
Господин негоциант делает робкий шаг, озирается, переводит взгляд на устроившегося в маршальском седле Дювье, на Робера – вот когда седина пригодилась, – на старуху и никак не может поднять взгляд на людей в белых рубахах.
– Вы тоже помните только мундиры?
– Я… Монсеньор, вы правы. Это другие лица. Вынужден признать…
Болтать выборные научились, Робер приготовился слушать. Все разрешилось, только рука продолжала судорожно сжимать поводья, а злоба так и оплетала сердце студенистыми щупальцами. Горожанин чесал языком, Робер сдерживал чужую лошадь и собственный норов. Он-то сдерживал, а вот другие…
– На фонарь! – взвыл ненавидящий голос. – Плевать, что не они… Мими-то все одно теперь…
– Пускай энти за тех ответят!..
– Ишь… Разбежались по казармам, а дружки их прикрывать…
– А чтоб за каждую нашу четверых вонючек! Вот где справедливость… Вот как надо! – Давешний молодчик. Прет с одними кулаками на всадников. Перекошенная рожа, белые глаза… Ну, ты сам хотел, тварь! Сам! Рука рвется к загодя расстегнутой ольстре, но сразу нельзя. Надо предупредить.
– Стоять! Иначе ляжешь.