Сердце
Шрифт:
Руки у него были крупные и короткие. Я как сейчас вижу, как он входит в класс, ставит палку в угол и вешает свой плащ на вешалку, всегда одними и теми же движениями.
Он всегда был в ровном настроении, ко всему относился с исключительной добросовестностью, был полон доброжелательства и внимателен так, как будто бы каждый день был его первым днем в школе. Я словно сейчас слышу, как он мне говорит: «Боттини, Боттини! Указательный и средний палец сюда, на перо!..» Он, должно быть, очень изменился за сорок четыре года…
Как только мы приехали в Кондову, так прежде всего пошли разыскивать нашу старую садовницу из
Мы вышли из города и стали подниматься в гору по дорожке между двумя цветущими изгородями.
Мой отец больше не разговаривал и казался глубоко погруженным в свои воспоминания; время от времени он улыбался, а потом качал головой.
Вдруг он остановился и сказал:
— Вот он. Бьюсь об заклад, что это он. Навстречу нам шел, опираясь на палку, небольшого роста старичок с седой бородой, в широкополой шляпе; он с трудом передвигал ноги, и руки у него тряслись.
— Это он, — повторил мой отец и ускорил шаги. Когда мы подошли к старику, то остановились; он остановился тоже и посмотрел на моего отца. Лицо его было еще свежим, а глаза — ясными и живыми.
— Это вы, — спросил мой отец, снимая шляпу, — учитель Винченцо Кросетти?
Старик также снял шляпу и ответил:
— Да, это я, — немного дрожащим, но звучным голоском.
— Тогда, — продолжал мой отец, схватывая его за руку, — позвольте вашему бывшему ученику пожать вам руку и спросить вас, как вы поживаете. Я приехал из Турина специально, чтобы повидать вас.
Старик взглянул на него с удивлением, потом сказал:
— Вы мне делаете слишком много чести… я не знаю… когда же? Моим учеником? Простите меня, но скажите мне, пожалуйста, ваше имя.
Мой отец назвал себя: «Альберто Боттини», — и напомнил, в котором году и где он у него учился; потом он прибавил:
— Вы не помните меня, это вполне естественно, но как хорошо я узнаю вас!
Учитель опустил голову и, задумчиво глядя в землю, несколько раз пробормотал про себя имя моего отца, который тем временем пристально смотрел на него, улыбаясь.
Вдруг старик поднял голову и, широко раскрыв глаза медленно произнес:
— Альберто Боттини? Сын инженера Боттини, того самого, который жил на площади Консолата?
— Тот самый, — ответил мой отец, протягивая своему учителю обе руки.
— Тогда, — пробормотал старик, — позвольте мне, дорогой синьор, позвольте мне… — и, шагнув вперед, он обнял своего бывшего ученика, причем его седая, как лунь, голова едва достигала плеча моего отца, который наклонился и поцеловал старца в лоб.
— Будьте так добры, пойдемте со мной, — пригласил нас старый учитель.
И, не говоря больше ни слова, он повернулся и зашагал обратно, к своему дому. Через несколько минут мы подошли к небольшому домику с палисадником. Внутрь вели две двери, и стена вокруг одной из них была выбелена. Учитель открыл другую дверь и пригласил нас войти в комнату. Я увидел четыре белых стены; в одном углу стояла кровать на козлах, покрытая одеялом в белую и синюю клетку; в другом углу — столик с небольшой
Мы сели все трое. Мой отец и учитель некоторое время молча смотрели друг на друга.
— Боттини! — воскликнул, наконец, учитель, уставившись глазами в кирпичный пол, который солнечные лучи делали похожим на шахматную доску. — О, теперь я всё припоминаю. Ваша матушка была такая хорошая синьора! В первом классе вы одно время сидели на первой скамейке слева, около окна. Вот видите, как я всё хорошо помню. Я так и вижу перед собой вашу кудрявую голову.
Он еще немного подумал.
— А ведь вы были бойким мальчиком, помните? И даже весьма бойким. Во втором классе вы болели крупом. Я помню, как вы вернулись в школу после болезни, похудевший, закутанный в шаль. С тех пор прошло сорок лет, не так ли? Как хорошо с вашей стороны, что вы вспомнили своего старого учителя. И другие тоже приезжают меня навестить. Несколько лет тому назад у меня были мои бывшие ученики — один полковник, священники, разные синьоры.
Потом он спросил у моего отца, чем он занимается, и прибавил:
— Я рад, я очень рад. Благодарю вас. В последнее врем никто уже не приезжает меня навестить, и я боюсь, дорогой синьор, что вы будете последним.
— Что вы говорите! — воскликнул мой отец, — Вы выглядите таким молодцом, полным сил! Вы не должны говорить таких вещей.
— О нет, — возразил учитель, — видите ли вы эту дрожь? — и он показал на свои руки — Это дурной знак. У меня начали трястись руки три года тому назад, когда я еще преподавал в школе. Сначала я не обратил на это внимания, думал, что пройдет. Но оно не проходило, а становилось всё хуже. Наступил день, когда я не смог больше писать. Ах, какой это быт ужасный день, когда я впервые в жизни посадил кляксу на тетради своего ученика. Это было для меня ударом в самое сердце, мой дорогой синьор. Я продержался еще некоторое время, но потом не смог уже больше. После шестидесяти лет преподавания мне пришлось проститься со школой, с учениками, с работой. И это было тяжело, знаете, очень тяжело. После того, как я дал свой последний урок, все проводили меня до самого дому, устроили целое торжество, но мне было грустно, так как; я понимал, что моя жизнь кончена. В прошлом году я потерял жену и единственного сына, и у меня остались только два племянника в деревне. Теперь я живу на несколько сот лир пенсии! Я ничего больше не делаю, и дни кажутся мне бесконечными! Единственное, что мне осталось, это, видите ли, перечитывать свои старые школьные учебники, сборники, научные журналы и еще некоторые книги, которые мне прислали в подарок.
— Вот они, — указал он на свою маленькую библиотечку. — Здесь все мои воспоминания, всё мое прошлое… Больше у меня ничего не осталось на свете. — Потом он неожиданно весело прибавил: — Я хочу сделать вам сюрприз, дорогой синьор Боттини.
Он встал, подошел к столику и открыл длинную шкатулку, в которой лежало много маленьких пакетиков; каждый был перевязан веревочкой, и на каждом было написано число из четырех цифр. Немного поискав, учитель развязал один из этих пакетиков, развернул несколько слоев бумаги, вынул пожелтевший листок и протянул его моему отцу. Это была одна из его школьных работ, написанная сорок лет назад.