Сердцеедка Первая и Сердцеедка Вторая
Шрифт:
Только один человек на городской площади не был в тот миг доволен и рад. Эн Гаусельм узнал в злоключении Чужеродного Рыцаря свою обиду. Никто в толпе зрителей не произнёс его имени, никто невольно не обернулся к нему. Но сам-то Эн Гаусельм чувствовал, как у него загорели уши. Сам-то он знал, что пьеса поставлена о том, как его унизили пол года назад. И бумажные розы - весенние розы!
– в ней не случайны, и бородавки на носу Старой Птичницы похожи на настоящие, и голуби - бело-красные. Это он тогда залил кровью птиц. А те всё толкались, аж топтали друг дружку, подбирая зерно. Ухо себе Эн Гаусельм, конечно, не отрубал.
– Скажи-ка мне, малый, кто автор этой чудесной пьесы?
– спросил Эн Гаусельм у мальчика, собирающего монетки.
– Наш старый друг, жонглёр Пейре Гирон, - ответил ребёнок.
– А давно ли показываете вы эту пьесу?
– спросил Эн Гуасельм.
Летом Эн Гуасельм уезжал по поручению отца в Неаполь, а осенью, так вышло, он увидел такое представление впервые.
– Да почитай с самой Троицы, - ответил мальчик, - Не совсем с самой, сеньор, но почти.
– Большую награду снискает ваш друг за то, что защищает в пьесе добродетель, - натужно улыбнулся Эн Гаусельм и швырнул мальчику в шляпу шёлковый кошелёк.
Ух ты! Кошель, полный серебра, припасённого для раздачи милостыни.
Гаусельм знал, что Раймон Файельский уехал в начале зимы оборонять замок одной из своих младших сестёр. Даме грозила осада, пока её муж воевал за Святую Землю. Дело то было уже решено, осада снята, но Эн Раймон пока не спешил уезжать от сестры. Он долечивал раны, отдыхал, пировал, готовил выезды на охоту. Жене передал письмо, что собирается выезжать в Файель через месяц.
Пьеса про стычку Дурачка Джумо и Чужеродного Рыцаря ускорила возвращение Эн Раймона домой. Это Эн Гаусельм вместе с попутным торговцем пряностями послал Эн Раймону сердечный привет. В письме он учтиво спрашивал у соседа, не нужна ли тому помощь, чтобы возвратиться поскорее к охране собственных владений? В них-то сейчас промышляет браконьер из жонглёрского племени. Говорят, что сего браконьера привечает хозяйка Файеля и на людях, и в стороне от чужих глаз. А зовут его, он слышал...
"ЛОЖЬ ЗЛА, НО Я НЕ МАЛОВЕР..."
Сестра Эн Раймона горько пеняла ему, узнав, сколь скоро тот собрался покинуть её, получив письмо от соседа. Стоило ли братцу во второй раз жениться на даме приветливого нрава и куртуазного обычая? Нельзя ли было найти себе ровню? Ничуть не смутившись, Эн Раймон отвечал сестре, что в семействе его достаточно одного грубияна, а супруги он желал себе самой на свете лучшей. Кроме того, оплакав смерть мужа от оспы и гибель любовника от сарацинской стрелы, На Маргарита зареклась никогда больше никого не любить. Замуж вторично она пошла, чтобы стать верной женой, доброй матерью и славной хозяйкой Файеля.
Художества жонглёра-браконьера, обличённого в письме соседом, Эн Раймон обнаружил уже на въезде во владения. Про сладостно-злую страсть пели его жнецы. Правда, у неграмотных крестьян сладостно-злое страдание распалось в их песне на три любви: злая - к Зимней Даме, сладостная - к Летней, а сладостно-злая - к Осенней. Весна же выходила временем любви ко всем трём Дамам. Что ж, сюжет вполне в браконьерском духе.
– Чья это песня?
– спросил Эн Раймон у жнецов.
– Была - жонглёра
Плохо переделали.
Даже в пейзажно-крестьянском варианте кансоны Эн Раймон расслышал тёмные намёки на свою жену. Разалеется, пели жнецы, стылое сердце, услыхав, как бьётся рядом с ним, как стучится к нему в дом сердце сладкое. Это про На Маргариту. Это про то, как ещё прошедшей зимой она желала оставить все страсти в горестном прошлом.
На притрактирной площади стоял балаган Рыжего Ги Свистулечки. Эн Раймон завернул с дороги, чтобы послушать новости, а возле трактира шла кукольная пьеса про Дурачка Джуму, который погнал от голубятни Чужеродного Рыцаря. Эн Раймон посмотрел представление не без удовольствия. А когда он спросил, кто автор сей пьесы, внуки кукольника назвали ему жонглёра Пейре Гирона.
Наградив артистов и переговорив с трактирщиком, Эн Раймон направил коня домой. Запах жирной гусятины, с кислинкою яблочной начинки, с пряностью майорана, чеснока и петрушки встретил рыцаря на узких лестницах замка.
– Прослышали про моё возвращение?
– спрашивал Эн Раймон у домочадцев и отворачивался, глядя, как они опускают глаза, - Меня не ждали? Для какого дорогого гостя гусь? Для жонглёришки Пейре Гирона? Ах, приболел он? Не желает гуся?
Звуки лютни привели Эн Раймона в ярость. На Маргарита никогда не умела играть на струнах. На одном взревевшем рыке промчавшись вверх по лестницам и переходам, до той самой комнаты, из которой доносилась музыка, Эн Раймон вышиб с плеча дверь.
Как рыцарь прочувствовал позже, в комнате оказалось сумрачно и душно от взвившейся шерстяной пыли. Пахло горелыми сосновыми лучинами и творожистыми сластями. Возле окна покачивалось колесо прялки. На кровати сидел, приобняв лютню, ненавистный ему жонглёр Пейре Гирон.
Спать в его замке собрался! Вырядился в ночной колпак!
– За прялкой выдумал спрятаться, - зарычал Эн Раймон, - за мотками шерсти укрыться! А не проведёшь!
Рыцарь схватился за меч. Жонглёр, выронив лютню, метнулся к стене и судорожным движением стянул с головы ночной колпак. На плечи жонглёра упала коса.
– Раймон! Раймон!
– заверещал жонглёр, - Пощади!
– Косу привязал?
Судорожно всхлипывая, жонглёр выпростал из под горловины рубахи левую руку. Дёрнув ткань вниз, он обнажил грудь.
– Раймон!
Эн Раймон опустил меч.
На Гильерма схватилась за лютню, безнадёжно силясь прикрыться музыкальным инструментом.
– Жива?
– уточнил Эн Раймон.
На Гильерма кивнула, вжимаясь в стену.
– Не монашка?
– указал на косу Эн Раймон.
Волосы дамы явно не имели следов пострижения.
На Гильерма закивала.
– Катарка?
– с надеждой спросил Эн Раймон.
На Гильерма помотала головой.
– Я не выдам никому твоей причастности к альбигойской ереси, - рассудил владелец замка, - Ни о ком другом не спрошу. С кем бы ты ни разделила хлеб, я останусь твоим верным защитником.
– Я жила в их общине, - отвечала, чуть помедлив, На Гильерма, - Я мечтала стать Совершенной. Я не вынесла тягот их пути и вернулась к отцовской вере. Два года была послушницей. Стану ли я ждать в смертный час Добрых Людей с их утешением или попрошу привезти кюре - мне неведомо. Что с тобою, Раймон?