Сердечная подруга
Шрифт:
Профиль женщины мало-помалу обретал тонкость и прозрачность. На первых порах Констанция полагала, что речь идет о пожилой даме, настолько кожа модели казалась серой, щеки – раздутыми и поблекшими от прожитых лет. Но чем меньше на полотне оставалось грязи и желтоватого лака, тем моложе становилась женщина, пока наконец не стало ясно, что это – юная девушка.
Невзирая на решимость сохранять хладнокровие, Констанция ощутила в душе странное волнение. Почти всю ночь она провела над картиной, с осторожностью освобождая ее от загрязнений и пыли. Теперь ей предстояло поработать с фоном. Сперва он казался черным, но после очистки приобрел темно-зеленый оттенок,
Констанция как раз заканчивала снимать слой желтого лака, когда в нижней части портрета, словно по волшебству, проступили буквы. Она почистила это место и смогла прочесть вслух:
Констанция не знала, что и думать. Кто же написал эту картину? И что означает эта надпись на латыни? Неужели ей посчастливилось поработать с настоящим шедевром? Сердце забилось как сумасшедшее, ей стало трудно дышать. Она долго рассматривала портрет девушки, но незадолго до рассвета усталость взяла верх и Констанция легла спать. Когда на следующий день она открыла глаза, высохшая картина уже ждала ее, сияя вновь обретенной яркостью красок.
Констанция села на постели и замерла, не дыша. Этот чистый профиль, искусно прорисованная лента… Она уже видела подобные. И эту белую, почти прозрачную кожу, тонкие веки, длинную шею цвета слоновой кости, эти белокурые волосы… Она подошла к портрету, чтобы полюбоваться красками, оживленными ее стараниями, игрой тени и света, изяществом черт девушки-натурщицы. Эта картина была написана великим мастером. Теперь она была в этом уверена. Но кто этот мастер?
Она сразу же подумала о Паоло Уччелло. Она провела так много часов над полотном «Битва при Сан-Романо», возвращая яркость краскам и даря новую молодость таланту художника, что теперь узнала бы его по манере письма среди тысяч. Чем внимательнее она изучала портрет, тем меньше у нее оставалось сомнений. И все же она старалась сохранить выдержку и не поддаться возбуждению, о чем впоследствии могла бы пожалеть.
Прежде чем делать выводы, картину следовало показать специалистам. Она знала единственного человека, суждению которого можно было довериться абсолютно, – профессор Грациани, эксперт по Кватроченто, с которым ей довелось работать. Но как убедить Пандору? Она знала, что баронесса на дух не выносит антикваров и экспертов.
Баронесса улыбалась, глядя перед собой невидящими глазами. Мы закончили ужинать и перешли в гостиную. Долорес принесла чай из лекарственных трав.
– Крошке Констанции удалось без труда уговорить меня принять профессора Грациани. Мы даже назначили день встречи. Ее энтузиазм был так заразителен… Она была само очарование. И такая трогательная… Я относилась к ней как к дочке, которой у меня никогда не было. Или, скорее, как к внучке, хотя мои недотепы сыновья так и не сумели подарить мне ни одной внучки. «Вы только представьте, если это и вправду Уччелло! – повторяла она. – Вы подарите его галерее Уффици, правда, Пандора? Он должен быть там, вместе с «Битвой»! Представьте, какой великолепный подарок вы преподнесете Италии, какой прием устроят этой картине!»
Внезапно лицо Пандоры Ландифер померкло. Тяжесть прожитых лет исказила ее улыбку. Теперь передо мной сидела старуха – прабабушка, ослабленная болезнью. Она продолжала хриплым шепотом:
– После смерти Констанции проснулся рак, с которым я сражалась много лет. Болезнь прогрессировала стремительно. Я отменила визит эксперта. Окружающие решили, что я на смертном одре. Сыновья
В шале было жарко. Я не очень хорошо различал слова баронессы. Курица с лимоном – диетическое блюдо, и все же в желудке ощущалась неприятная тяжесть.
Внезапно пришло осознание, что мне плохо. Симптомы были те же самые, что во Флоренции, – слабость, головокружение.
Во рту пересохло, я сильно вспотел; тело вдруг отяжелело, суставы расслабились, и я провалился в сонливость. Голова моя откинулась назад.
Издалека до меня донесся голос баронессы. Неужели она зовет меня со второго этажа дома? Я чувствовал прикосновение ее рук к моему лицу, ее дыхание у меня на щеке.
Но у меня не было сил ответить.
Я проснулся на кровати в незнакомой комнате со стенами лавандового цвета. На мне была надета старомодная мужская рубашка.
Из окна открывался прекрасный вид на горы. Был день, ярко светило солнце.
Я подумал, что просто слишком долго спал, но когда провел рукой по подбородку, то обнаружил довольно-таки отросшую щетину. Я посмотрел на свои руки: ногти были коротко острижены.'Кто-то снял с меня часы. Так сколько же времени я провел в этой постели?
Баронесса, сидя возле моей кровати, читала роман Генри Джеймса. Я какое-то время рассматривал ее, потом спросил, где я. Звук моего голоса заставил ее вздрогнуть. Она отложила книгу и с улыбкой сказала:
– Вы до сих пор в шале «Ландифер».
– И как долго я здесь?
– Скоро неделя, мсье Бутар.
– Неделя! – воскликнул я и снова потрогал свой заросший подбородок.
– Знали бы вы, как я испугалась, когда вы потеряли сознание в гостиной! А когда пришли в себя, выяснилось, что вы потеряли память! Но теперь, спасибо Господу, вы снова с нами, мсье Бутар.
– Можете называть меня Брюс.
Она качнула густыми седыми волосами.
– Договорились. Мне это будет приятно. Я привязалась к вам за время, пока ухаживала за вами днем и ночью, как мать. Но и вы зовите меня Пандора… – Собственное имя она произнесла с огромным удовольствием.
– Пандора, вы можете объяснить, что со мной?
– Ваш многоуважаемый профессор говорит, что у вас новый кризис отторжения, более сильный, чем предыдущий. Вам нужно еще какое-то время побыть в постели, принимать лекарства. Потом вас перевезут в Париж. Профессор распорядился, чтобы вы пока оставались здесь. Он ежедневно общается с доктором Надельхоффером, моим личным врачом из Клостерса, который каждое утро приезжает вас осмотреть. Так что вы в надежных руках. Признайте, гораздо приятнее находиться в комфортабельном шале, нежели в клинике!
Я воспринял новости со смирением. Баронесса права: в ее доме мне гораздо лучше, чем в больнице. Но я очень соскучился по Жозефине. И по Матье тоже.
Мой желудок издал недвусмысленное урчание. Баронесса приподняла бровь.
– Вы голодны, Брюс? Не желаете ли отведать борща?
Она с легкостью произнесла это незнакомое для меня слово и улыбнулась, констатировав мое смущенное молчание.
– Это русский суп с капустой и свеклой, – пояснила она. – Долорес прекрасно его готовит.