Сердечные струны
Шрифт:
Резким взмахом он перебросил их через ширму так, что они очутились у ног Теодосии, надевавшей рубашку. Не в силах противостоять соблазну, она подняла их, сохранившие тепло его тела; не понимая, зачем, прижала к груди — легкий озноб пробежал по ее телу, желание вспыхнуло так быстро, что она вскрикнула.
Роман услышал этот тихий стон и улыбнулся.
— В самом деле, не хочешь ко мне присоединиться, Теодосия? — крикнул он, шагая в ванну. — Кажется, ты немного запылилась, пока мы сидели на лугу. — Он опустился в прохладную воду и откинулся на край ванны.
Она услышала всплески.
— Обнажен, — шептала она.
— Что ты сказала? — отозвался он. Обнажен — вот что она сказала. Тихо усмехнувшись, схватил мыло и стал быстро Намыливаться. — Намыль свои натруженные руки, Роман, — он притворился, что разговаривает сам с собой. — Вот так. По плечам, по груди, по животу. Встань, — продолжил он и поднялся. — Теперь ноги. Одну, вторую, бедра. Ах, как здорово. Как чертовски приятно.
Теодосия продолжала держать его штаны дрожащими руками, ее воображение подсказывало, что делали его руки, когда он прикасается к себе… держит себя… чувствует себя…
— Теодосия.
Что? Вроде отозвалась она, нахмурившись, осознала, что не произнесла этого слова вслух.
— Что?
— Знаешь, я не говорил, но перед приездом в Ред Вулф по ночам, когда ты спала, иногда читал твое секс-руководство. Знаешь, как тот тибетский парень называет определенную часть мужского тела?
Ослабев от желания, Теодосия с трудом добралась до кресла в другом конце комнаты.
— «Стрела жизни»! — весело продолжал Роман. — «Вонзающийся меч страсти», который, конечно же, вкладывается в ножны из «влажного теплого бархата женственности». О, и вот еще… «пылающее острие, которым осторожно и нежно прокалывают трепещущую девственницу»! Теодосия слушала, как его глубокий, низкий смех наполнил комнату, понимая, что он считает описания тибетского ученого смешными; она же находила их настолько эротичными, что не могла усидеть в кресле. — Уже выхожу, — объявил Роман. — Не беспокойся. Прикрою свою пульсирующую мужественность полотенцем. — Он смыл мыло с тела, вышел из ванны и обернулся полотенцем вокруг талии. Теодосия чуть не упала с кресла, когда он появился из-за ширмы: свет лампы поблескивал на его длинных черных волосах, подобно стрелам молний, разрезающих полуночное небо, капли воды поблескивали на смуглой коже, мускулах, которые перекатывались и растягивались, когда он приближался к ней.
Никогда раньше она не видела его голых ног, зато просматривала каждый их дюйм сейчас, ибо полотенце едва прикрывало его.
— Тебе жарко, Теодосия? — поинтересовался Роман, останавливаясь перед ней. Он прикоснулся к ее щеке и провел пальцами по виску и вокруг изгиба уха. — Хочешь, открою окно?
— Я сама. — Она вскочила с кресла так резко, словно торопилась сбить бушующее пламя; столкнувшись с телом Романа, почувствовала, как что-то упало вниз к ее ногам. Это мог быть только один предмет.
— Полотенце упало, — воскликнул Роман, наслаждаясь смесью желания и испуга, которые разглядел в ее глазах.
Теодосия старательно делала вид, что ничего не случилось.
— Набрось его, — прошептала она.
— Зачем? Разве тебе не хочется увидеть твердость и длину мужского желания?
Ее колени подкосились.
— Нет.
— Милая
— Роман, я спрячу сексуальное руководство так, что ты его больше не увидишь. А теперь, пожалуйста, подними полотенце и накинь его.
Он провел рукой вокруг ее талии.
— Многое из книги я запомнил, Теодосия. Например: «Когда мужчина лежит с девственницей, должен помнить, что она вверяет ему будущее своих любовных занятий. Он должен держать ее мягко, нежно ласкать и говорить ласковые, слова, чтобы избавить от страха и подготовить принять его пульсирующую плоть».
У Теодосии не было сил возразить — он прижался к ней, его плоть пульсировала рядом, и она почувствовала такое сильное желание, что все, о чем она могла думать, так только об этом.
С трудом пришло на ум одно слабое возражение.
— Роман, ты забыл, что я говорила тебе в Уайт Крик?
— Что же?
— Моя неопытность подталкивает тебя на отношения…
— Да, забыл. И сейчас не могу ничего вспомнить.
— Роман, с моей стороны крайне опрометчиво позволять тебе такие вольности, потому что…
— Теодосия, поверь мне. Не вижу ничего предосудительного в том, чем мы занимаемся. А теперь, когда договорились об этом незначительном условии, давай вернемся к тому, что написано в книге, — предложил Роман. — Мужчина должен держать женщину нежно. Вот так. — Он обхватил ее другой рукой и провел кончиками пальцев вдоль позвоночника. — И должен ласкать нежно. Вот так. — Он взял ее теплую полную грудь в свою ладонь. — А что касается ласковых слов…
Наклонившись так, что его губы коснулись уха девушки, прижался в мягком поцелуе к мочке уха и попытался вспомнить какие-нибудь чувственные строки, написанные в сексуальном трактате, но ничего не припомнил, осознавая, что поглощенный страницами, касающимися техники любви, лишь бегло пробежал места о ласковых словах.
Пришлось придумывать собственные.
— Мне нравятся твои глаза, — прошептал он. — Они цвета древесной коры, потертого седла, виски; если долго смотреть в них, то опьянеешь.
Теодосия почти не слышала его, только помнила, что он обнажен, возбужден и прижимается к ней.
По прежнему опыту знала, что слишком поздно, его не остановишь. И почему представляла, что способна усмирить силу магнетизма Романа? На самом деле уже не могла увернуться от объятий, словно оказалась накрепко привязанной к нему веревками.
Роман улыбнулся, когда она обмякла в его руках.
— А твои губы… розовые, как язык Секрета, как вареная креветка, как рассвет, Теодосия, и такие же хорошенькие.
Повернув голову, он проложил дорожку поцелуев к ее рту.
Ее губы раскрылись в сладостном приглашении. Упиваясь его глубоким, неторопливым поцелуем, она положила руки на широкие плечи мужчины и испустила тихий звук — полустон, полушепот.
Подняв на руки, Роман отнес ее на кровать и нежно положил; не сводя глаз, выпрямился, встал рядом с кроватью, молча приглашая посмотреть и изучить каждую часть его тела.
Теодосия не ослушалась его чувственного приказа…