Сердечные тайны
Шрифт:
Поднялась суматоха. Одни, разинув рот, пялились на свинью, другие старались во время увернуться от ее морды.
– Ну, кто-нибудь, поймайте эту глупую скотину! – заорал Ливингстон.
– Я поймаю ее, капитан! – Джон стал распихивать всех, внося еще больше беспорядка, чем свинья. Спотыкаясь и падая, он пытался догнать ее, но каждый раз, когда он было уже хотел схватить свинью, она вовремя увертывалась и погоня продолжалась. Джон бежал, широко расставив руки, как будто для объятия, не замечая беспорядка, который он производил.
– Чуть не поймал! –
Бедное животное в отчаянии бросилось к спасительной яме. Приблизившись к ней, свинья бесстрашно прыгнула в гущу своих собратьев, блаженно ковырявшихся в вязкой грязи.
– Я поймал ее! – Джон сделал решительный рывок, и, споткнувшись, всем телом бросился в навозную яму. Охватив свинью за бока, Джон повернулся к изумленным зрителям с выражением триумфа на лице.
– Я поймал ее!
Ошеломленная толпа застыла в молчании. Кэд и Ливингстон осторожно подошли к краю ямы, с удивлением рассматривая барахтающихся вокруг Джона поросят.
– Да, Лэйтон, вы, действительно, поймали ее, – спокойным тоном сказал Ливингстон.
Толпа грохнула от смеха. Кэд отошел к своим, чудовищно фыркая во все стороны. Стараясь подавить в себе возмущение, он взглянул на капитана, который изо всех сил старался сдержать смех: его лицо побурело, и он согнулся чуть не пополам.
Если вражеская страна находила это происшествие смешным, то он, Кэд, придерживался противоположной точки зрения. Вот и все. Как только Ливингстон заметил серьезное выражение лица Кэда, он сразу пришел в себя. Их взгляды встретились, словно они пытались воздействовать друг на друга своей силой воли.
Свинья вдруг снова взвизгнула. Рот капитана дернулся, Кэд выгнул брови. Неудержимый смех вырвался у них обоих.
– О, Господи, Ливингстон… Вы ржете, как чахлая лошадь, – выдавил из себя Кэд между приступами смеха.
– Прек… Прекратите сейчас же, Джоунз. Ничего не вижу смешного, все очень даже серьезно. Это ведь маневры все-таки, а ни что-нибудь.
– А я и не шучу, – снова прыснул Кэд.
– Это не маневры, – выглянул из лужи Джон, со счастливой улыбкой на лице, – а веселый балаган.
– Балаган, – капитан задумчиво обвел взглядом площадь, на которой были видны ряды с разными товарами и угощениями, – а может быть, ярмарка?
– Джоунз, а разве у вас не ярмарка здесь?
– Ну, – прошептал Кэд с сомнением в голосе.
Ливингстон многозначительно посмотрел на него.
– Мне был дан приказ остановить проведение смотра ополченцев. Но у меня нет приказа насчет ярмарки.
– А, ярмарка, – Кэд поджал губы. Ему претило идти на компромисс с красномундирниками. Но разве можно упускать шанс предотвратить столкновение?
– Да, конечно, ярмарка.
Ливингстон с облегчением вздохнул.
– Хорошо. Никакого смотра не было. Обычная сельская ярмарка.
– Но в случае «боевых действий» мы бы спокойно взяли верх над вами.
– Ну, уж, конечно, нет.
– Жаль, что мы не можем это проверить.
Капитан поднял брови, его единственным стремлением было избежать кровопролития.
– А мне кажется, можем.
– Да?
– Мы могли бы немного посостязаться, конечно, если последнее наше соревнование не отбило у вас охоту в подобном пари.
– Это было чистое везение. Откуда мне было знать, что в вашей роте есть такой бык. Это не имеет ничего общего с мастерством или стратегией, как должно быть в настоящих соревнованиях, – Кэд погладил рукой ствол своего мушкета. – А что вы имели в виду?
– Стрельба. Метание ножей. Да все равно что. Я уверен, что мои люди все делают лучше ваших. В конце концов, мы же профессиональные солдаты, а не просто сборище фермеров, раз в год играющих в бирюльки.
Кэд сощурил глаза.
– Ну, так что ж, соревнование?
– Согласен.
Кэд и Ливингстон повернулись к Лэйтону. Он делал неловкие попытки подняться на ноги, все еще прижимая к себе правой рукой тушу поросенка.
– Можно его теперь отпустить? – спросил Джон, радостно улыбаясь.
Ожидая своей очереди стрелять, Джон хорошенько отряхивал одежду. После этой истории с поросенком сержант Хичкок, добрая душа, пожалел лейтенанта и облил его двумя ведрами воды. От этого, грязи на нем, конечно, поубавилось, но зато вся одежда измокла, и чувствовал он себя, мягко говоря, не очень комфортно.
Какая прелесть! Он должен быть доволен. Ударом кулака заставить свинью бешено мчаться по рядам солдат – это была последняя отчаянная попытка предотвратить, по крайней мере, на время, столкновение солдат и колонистов. Это сработало даже лучше, чем он ожидал. Но он снова, в который уже раз, выглядел идиотом.
Но какое это имело значение? Ему всегда нравилась его роль – актер, для которого сцена – это весь мир, а плохое исполнение означало смерть. Это довольно трудная задача – постоянно быть настороже, обманывая всех вокруг, создавая иллюзию, которая позволяла ему выполнять свою работу.
Иллюзия. Его взгляд отыскал Бэсс, стоявшую недалеко и наблюдавшую, как один за другим мужчины сбивали бутылки, выставленные на каменной стене. Она казалась спокойной, безмятежной. И почему он был так уверен, что это всего лишь иллюзия?
Уму удалось держаться от нее на расстоянии всю эту неделю, и он поздравил себя с таким успехом. Ну, почти успех. Один раз, не в силах сдержаться, он пошел за ней в конюшню и, оставаясь невидимым для нее, слушал, как она играла. Просто слушал. Он прислонился снаружи к двери, приоткрыл ее совсем немного, чтобы лучше слышать и закрыл глаза. В тот день она играла совсем по-другому. В музыке слышалась тоска. Почти отчаяние. Она взывала к его душе. Душе, которая была спрятана настолько глубоко, что он уже сомневался, есть ли она у него еще. Но каким-то образом Бэнни отыскала ее, уже изорванную в клочья, и заставила снова чувствовать и боль, и радость. Он не видел в тот раз, как она играла. Ему и не нужно было видеть.