Серебристое дерево с поющим котом

Крапивин Владислав Петрович

…Глория жила на Лесной, в середине ближнего кварта­ла. И Маркони прекрасно знал, когда она выходит из дома, чтобы отправиться к своей подруге Анастасии. Вдвоём они готовились поступать в театральное училище. Раньше Мар­кони не решался поджидать Глорию на улице, но сейчас любовная тоска взяла верх над робостью, да к тому же был и повод: Маркони узнал, что на днях даме его сердца ис­полняется семнадцать лет.

С букетиком васильков, купленным у торговки на ав­тобусной стоянке, и с замиранием в душе Маркони ждал. И вот Глория появилась. Но только не из калитки, а из-за угла. Что-то изменилось в её распорядке. Она шла

не от дома, а домой – видимо, с рынка. Помахивала сумкой, из которой торчали хвосты зелёного лука и морковная ботва. Но даже с этой базарной сумкой и в домашнем клетчатом платьице Глория была прекрасна, как фея. Маркони часто задышал, суетливо поправил очки, зажмурился и шагнул навстречу с тем же чувством, с каким шагают с парашют­ной вышки.

Потом он открыл глаза.

Глория стояла перед ним и светилась.

– Здравствуй, Глория, – сказал Маркони, удивляясь писклявости своего голоса.

– Маркошечка-а! – радостно протянула она. – Какой ты весь элегантный! Ты куда собрался?

Зная, какие сейчас у него красные, полупрозрачные на солнце уши, Маркони выговорил с отчаянием:

– У тебя скоро день рождения… и… вот… – Он дере­вянным движением сунул ей букетик.

– Ах, какая прелесть! Спасибо, моё золотце!

Глория ухватила васильки, крутнула их перед носом и затолкала в сумку, словно пучок укропа. А оттуда выдер­нула красивую алую морковку с ботвой.

– Это тебе! За цветочки! Будь здоров, ненаглядный! – Наманикюренными пальцами взъерошила она Марконину шевелюру и стук-стук-стук босоножками по асфальту. Не оглянулась.

Маркони постоял с видом студента, провалившегося на экзамене. Потом зашагал куда глаза глядят. Рухнули все его надежды. Она не только не сказала “приходи ко мне на день рожденья” (а Маркони так мечтал об этом), но да­же не взглянула всерьёз. Жизнь после этого не имела уже никакой цены. И на белом свете Маркони удерживала по­следняя ниточка: чувство долга. Надо было всё-таки до­вести до ума этот проклятый аппарат и отправить Антона на его Ллиму-зину, будь она неладна. Чтобы потом, вспо­миная о Маркони, друзья не смогли ни в чём упрекнуть его…

Маркони тряхнул головой и побрел на пустырь. По до­роге он машинально вымыл у колонки морковку, маши­нально откусил…

И машинально стал думать: что же мешает сконцентрированному лучу транслятора (будь он трижды проклят) набрать необходимую мощность?

На этот вопрос не мог ответить даже хитроумный все­знающий “Проныра”. На экране зажигался совершенно бес­полезный ответ: “Необходим дополнительный стимулятор”. “Какой?!” – в отчаянии вопил Маркони. “Один из неис­числимого множества вариантов”, – уклончиво сообщал “Проныра”, за что удостаивался от хозяина самых оскорби­тельных выражений…

Но Маркони понимал, что “Проныра” ни при чём. Дело было новое, опыта никакого, а настройка тончайшая, по­влиять мог любой пустяк. Любая мелочь могла оказаться тем самым стимулятором, последней каплей, которая заста­вит транслятор действовать в заданном режиме. Всё, что угодно: тень от супер-кулекса, чихание Пим-Копытыча, ко­лебания в притяжении Луны, шевеление какого-нибудь контакта в компьютере, отголоски извержения Этны, пере­пад напряжения в одной из катушек или даже соответст­вующее заклинание… Знать бы, какое!

Маркони пришёл к пустырю. Терзая в репейниках ко­стюм, пробрался на площадку. Угрюмо сказал в простран­ство:

– Добрый

день, Пим-Копытыч.

Пим-Копытыча не было, отправился куда-то по своим делам. Лишь котёнок Потап скакал в траве, играл в тигра.

Маркони спустился в свой “командный пункт”, включил напряжение. Выбрался опять на свет, установил на столби­ках как надо зеркала. В центре железного квадрата засве­тилось горячее солнечное пятно. Кровельный лист еле слышно загудел.

Маркони положил на железо “опытный запускаемый объект” – рваный ботинок. Поддёрнул на коленях брюки и сел на лежавший в траве чурбак. Взял в ладонь малень­кий пульт – вроде такого, каким на расстоянии включают телевизоры. Покрутил регулятор концентрации луча. До отказа. Нажал кнопку стартового импульса. Старый баш­мак не дрогнул.

Маркони чертыхнулся, поставил кнопку на автоматиче­ский пуск, положил пульт в траву и стал смотреть на баш­мак: “Ну что тебе ещё надо-то? Почему ты, холера, не ис­чезаешь?” При этом он продолжал изредка кусать морковку, которую по-прежнему держал в правой руке. Машинально кусал, машинально жевал…

Было тихо и жарко. Пахло созревающими плодами пас­лена (из которых Пим-Копытыч иногда гнал самогон). Бы­ло пусто на душе. И ничего уже не хотелось.

Из травы крадучись вышел Потап. Он шевелил ушами, а кончик хвоста у него вздрагивал. Вдруг Потап замер, напружинился и прыгнул на край железного листа. Приню­хался. Пошёл, поджимая лапы. Наверно, тихая вибрация щекотала ему пятки-подушечки.

– Ступай прочь… – уныло сказал Маркони. Потап ни­как не отреагировал. Он приблизился к солнечному пятну в середине железной площадки и потрогал его. Отдёрнул лапу: видимо, было горячо.

– Марш оттуда, балда, – опять сказал Маркони. Потап муркнул и, греясь на солнышке, улегся на спину. Поиграл своим хвостом, пожевал его кончик и дремотно растянулся на тёплом железе.

Маркони такое поведение четвероногого показалось обидным.

– Брысь! – рявкнул он и запустил в нахала остатком морковки.

Качнулся над железом воздух. Пискнул в траве вклю­ченный пульт. Ботинок исчез. Потап тоже исчез. Лежал на железе только морковный огрызок.

Когда друзья появились на площадке у транслятора, Маркони был похож на кочегара, осатанело швыряющего в топку уголь во время гонки пароходов по Миссисипи. Он кидал на железный лист всё, что попадало под руку: охап­ки травы, палки, берёзовые чурбаки (служившие до этого момента сиденьями), ржавые консервные банки, камни и даже откуда-то взявшегося плюшевого медведя без головы. Всё это послушно, за один миг, исчезало, уносясь в глубо­кий космос. Стимулятор в виде обгрызенной морковки дей­ствовал безотказно. Если бы не ребята, Маркони замусорил бы немалый участок мирового пространства. Он был вскло­коченный и возбуждённый. Обернулся к друзьям:

– Видите?! Заработала ж-жестянка…

– Ура! – гаркнула компания.

Но в глазах Маркони была сумрачность и виноватость. Он вытер о костюмные брюки ладони и сказал, глядя в сто­рону:

– Только Потап… тоже улетел. Сунуло его в самый тот момент. Когда эта штука сработала…

Радость сразу поубавилась. Даже совсем пропала. В конце концов то, что “жестянка” рано или поздно зарабо­тает, все знали. А бедного пушистого малыша Потапа те­перь не вернешь…

Помятый, но уже высохший Олик горестно прошептал: