Серебро далёкого Севера
Шрифт:
— Если вы, экселенц, питаете в отношении Энцилии определённые надежды на остаток сегодняшнего вечера…
Слово "определённые" при этом было отчетливо выделено ударением и интонацией, не оставляющими ни малейших сомнений по поводу того, какие именно вошедшие уже в поговорку привычки его сиятельства верховного мага и т. д. имеются в виду.
— … то вынуждена буду вас разочаровать: госпожа д'Эрве в настоящий момент пользуется в этом смысле высочайшим покровительством. Так что я скорее порекомендовала бы вам обратиться по этому поводу к небезызвестным дамам из свиты Великой Княгини, с которыми вы имели честь близко познакомиться во время прошлого визита. — Голос Клариссы оставался сейчас абсолютно бесстрастным, но затаившаяся в уголках рта презрительная усмешка недвусмысленно
Интересненькое дело! Вообще-то Нгуен Эффенди, задавая свой вопрос, не имел никаких задних мыслей и всего лишь рассчитывал осторожно выяснить, в какой мере Энцилия вовлечена в миссию Юрая на Севере и есть ли какие-нибудь сведения об их со Зборовским дальнейшей судьбе. Но если уж рыбка сама плывет в сети, то решение вселенских проблем можно на некоторое время и отложить, не правда ли?
— Ну зачем же ходить так далеко, моя дорогая Кларисса, — голос мага приобрел мягкость и вкрадчивость, а взгляд пресловутых колдовских глаз буквально вонзился в собеседницу, обволакивая и словно впитывая в себя ее округлое открытое лицо с пухлыми губами и очаровательным маленьким носиком. — Единственно достойную внимания даму я вижу сейчас перед собой. Причем достойную, не могу не отметить, абсолютно во всех отношениях, а не только в определённых.
Теперь уже сам Нгуен на слове "определённых" довольно удачно спародировал прежнюю интонацию своей собеседницы.
— Так почему бы нам не продолжить столь удачно начавшуюся "встречу на высшем уровне" в несколько ином аспекте?!
И он широко улыбнулся ей могообещающей, исполненной откровенного соблазна улыбкой.
….
Арман первотворящий, я сошла с ума? Что я сейчас делаю, почему я позволила этому свершиться? И сама ведь, по доброй воле…
Ощущений такой силы, такого накала сладострастия Кларисса не испытывала уже много лет. Пожалуй, что еще с той студенческой поры, когда она делала только самые первые шаги по дороге плотских утех, преисполненная любопытства и присущего молодости задора. И сейчас, распластанная на широкой кровати в дворцовых апартаментах Конклава, насквозь пропахшая ароматом желания, она снова и снова принимала в себя закаленное до совершенства и, по весьма достоверным слухам, отточенное в неимоверном множестве сражений мужское орудие чжэнгойского коллеги. О да, Нгуен оказался роскошным любвником, и все её тело буквально трепетало и содрогалось теперь под напором его мощных ударов, доводящих до исступления и самозабвения…
Но, как ни странно, какой-то частью своего восприятия Кларисса сумела (или захотела?) остаться при этом совершенно холодной и рассудительной, словно со стороны наблюдая и бесстрастно анализируя ту ситуацию, в которой — совершенно неожиданно для себя самой — она оказалась.
Разумеется, само по себе расщепление потоков сознания было достаточно распространеной практикой, доступной любому дипломированному магу, и волшебнице тут же припомнился некий уникум из школы Элементов и Стихий, который был способен управлять одновременно ни больше, ни меньше чем пятнадцатью независимыми мыслетечениями. А уж три-четыре параллельных потока мог вести едва ли не каждый второй магистр. Но сейчас, отдаваясь своему гостю и собрату по магическому цеху, вплетая вместе с ним в музыку сладострастных стонов еще и заклинания, усиливающие наслаждение и наполняющие его новыми оттенками и красками, взмывая к потолку тончайшим облаком истомы и кружась в радужном водовороте стихий — одновременно смотреть на себя самоХ извне и предаваться абстрактному теоретизированию?
Чудны дела твои, Создатель и Владетель! Даже и не подозревала за собой способности на такое безрассудство… Ну что же, будем теперь знать. И иметь в виду на будущее, кстати.
Идя навстречу не высказаному вслух, но обозначенному прикосновением ладоней и подтвержденному яркой мысленной картинкой пожеланию партнера, Кларисса изящным кошачьим движением перевернулась на живот, дугой выгибая спину и открывая мужскому желанию еще б`oльшие глубины своего тела, но параллельное "я"
С женщинами всё было просто. С той же Энцилией, например — та послушно принимала правила игры, предлагаемые ее старшей подругой, причем старшей, заметьте, как по возрасту, так и по рангу. И в рамках этих правил можно было отдаваться и брать, повелевать и подчиняться, ласкать, целовать и вновь ласкать, опять и снова доставляя маленькие радости и себе, и своей возлюбленной. Но при этом игра всегда оставалась игрой, и после того, как пламя желания стихало, обе спокойно и ненатужно возвращались к прежним "служебным" отношениям. Постель постелью, а дело делом.
Гораздо сложнее с мужчинами. Кларри сходилась с ними легко и ненавязчиво, но столь же быстро приходило разочарование — иногда с её стороны, иногда со стороны мужчины, чаще же всего разочаровывались оба. И в глубине души она уже давно махнула на себя рукой в матримониальном плане, приняв как неизбежность тот факт, что простое бабское счастье супружества и материнства — не для неё. Так что дом ей заменила Обсерватория, а семью — местное сообщество магов, которому Кларисса мало-помалу стала самой настоящей заботливой маменькой.
Но сегодня, здесь и сейчас, она вдруг ощутила себя как никогда желанной, счастливой и… Свободной?
Да, пожалуй, что и свободной. А почему, спрашивается?
Ответ пришел в голову сам собой, но поначалу главной волшебнице великого княжества не понравился. Ну очень не понравился:
А потому, дорогая, что сегодня можно быть слабой. Можно разрешить себе быть слабой.
Здесь, в Вильдоре, все её ухажеры были из числа натуралов. И даже в ту пору, когда сама Кларисса не была обременена ни дворянским титулом, ни высшей магической властью в княжестве, она всё равно оставалась сильнее и могущественнее любого из кавалеров, которому случалось разделить с ней постель, будь тот сколь угодно знатным и титулованным. Причем пользоваться магией, чтобы утвердить свою власть, было совершенно не обязательно — достаточно того, что она в любой момент могла это сделать и оба это прекрасно понимали. Так что волшебнице волей-неволей приходилось сдерживать себя, ни на мгновение не теряя контроля над ситуацией, чтобы ненароком не нанести непоправимого вреда здоровью или рассудку свого партнера случайно вырвавшимся заклинанием. Не говоря уже о том, что не все в этой жизни сводится к постели, а вне ее пределов над Клариссой во всем княжестве не был властен никто вообще, за исключением лично Его Высочества. Который, по-первых, был совершенно не в ее вкусе, а к тому же и сам слегка побаивался прямоты и острого языка своей не привыкшей стесняться в выражениях волшебницы даже в ту пору, когда она еще не была — его же милостью — ни Верховной, ни графиней. Слегка побаивался и предпочитал сохранять дистанцию, благо недостатка в подданных женского пола, способных утолить его сладострастие, не испытывал никогда.
Но сейчас, сегодня ночью, с Нгуеном, столь неожиданно и необъяснимо вошедшим не только в ее жизнь, но и в ее тело — с ним можно было позволить себе всё. Буквально всё, что угодно. И Кларисса — позволила, легким усилием мысли заткнув голос своего рассудка и выпуская вместо него на волю все то женское, или даже попросту бабье, что столь долго хранилось под спудом в глубине ее души, надежно укрытое привычной маской преуспевающей повелительницы стихий, матери-наставницы и светской дамы. А после этого никакой речи о расщеплении потоков сознания уже и идти не могло, а были только полёт и упоение двух сплетающихся тел, упоение и полёт. И больше — ничего.
Лишь под утро, уже засыпая в изнеможении после изнурительных ласк и череды острых всполохов страсти, верховная волшебница все-таки вспомнила про оставшееся незавершенным дело у себя в Обсерватории. И ласково прошептала на ушко медленно приходящему в себя Нгуену:
— Но завтра, милый, мы с тобой Энцилию все-таки обязательно навестим. Там у нее небольшая проблема возникла, несхождение потоков… Хотелось бы, чтобы ты посмотрел свежим взглядом.
….
— А позолоти-ка ручку, бриллиантовый!