Серебряная корона
Шрифт:
— А что, тогда можно было купить человека? — спросил щербатый мальчуган.
— И теперь тоже, — пробормотал Арне. — Можем только догадываться, почему они зарывали серебро в землю. Говорят, что иногда люди закапывали вместе с кладом живых животных. Те превращались в драконов и стерегли сокровища. Иногда по ночам драконы проветривают свое золото и серебро. Тогда дракон появляется на небе в виде раскаленного железного прута. Тот, кто закапывал свой клад, защищал его при помощи заговоров и заклинаний.
— И проклятий, да?
— Да. Об этом можно прочитать в «Беовульфе».
Наступило обеденное время. Арне
До дома было пять минут ходу, но ему стало казаться, что он идет медленно, и он побежал. На Береговой улице толпились люди в средневековых костюмах и туристы в шортах. Смешение языков и культур, так же как и в былые времена. Прежде чем повернуть в переулок Дюббесгрэнд и выйти на Срединную улицу, Арне налетел на атлета-прокаженного, на руке у которого сидел карлик-шут. Отчаянно болел живот. Следовало купить что-нибудь поесть, но тревога заставила забыть о голоде. Он одолел лестницу в несколько прыжков. В квартире было совершенно тихо. Он открыл дверь в туалет своим ключом. Биргитта лежала на полу и спала, раскинув руки, как младенец. Он такое и раньше видел и всегда удивлялся. Вдруг она проснулась, увидела его и улыбнулась. На какой-то миг ему показалось, что теперь все стало как обычно, что ничего плохого не случилось. Он жизнь бы отдал, лишь бы навсегда остановить это мгновение. И остаться в нем навсегда!
Тут выражение ее лица, разумеется, изменилось, она вспомнила, что случилось ночью. Он хотел сказать «прости», что он отчаянно раскаивается, что он никогда больше… Но он не умел выражать чувства словами, язык всегда его подводил в самый ответственный момент. Он ждал, что она сама скажет, и смотрел не отрываясь на ее рот, словно пытаясь силой воли заставить его сказать хоть что-нибудь. Потому что нет таких слов, которые были бы хуже, чем эта тишина.
— Мне было больно, — сказала она.
Он собрался с духом, сел рядом с ней и помог ей сесть. Обнял ее, и она не стала вырываться. Она продолжала сидеть, и он начал надеяться, что… Но нет, то, что он сделал, — непростительно. Душа его металась между страхом и любовью. Мысль о возможном обвинении без шанса оправдаться распаляла в нем злость, и он уже подумывал, не запереть ли ее снова. Он погладил ее по щеке, и она резко к нему повернулась:
— Как ты мог? Я думала, что мы с тобой — одно целое.
Он увидел синяки на ее щеке и шее. Он раньше видел ее свадебное платье на эскизе, знал, что оно с глубоким декольте. Даже если она никому ничего не скажет, все увидят синяки. У него на работе все узнают…
— Ты любишь меня? Я теперь в этом сомневаюсь, понимаешь? — сказала она.
До него не сразу дошли ее слова. Так они были далеки от того, что думал он сам. Любит ли он ее? Он не осмеливался поверить в то, что она сказала именно это. Он увидел в ее глазах слезы, и чувство собственной вины впилось в него тысячью иголок. Слова, разве можно полагаться лишь на слова? Он осторожно наклонился к ее лицу и поцеловал веки, нос, губы, подбородок. Когда он почувствовал, что она обняла его за шею, выдержка окончательно его покинула, и он заплакал, как ребенок.
Глава 25
Этого она терпеть не могла. Это портило ей сон по ночам и отравляло дни. И он знал, но все равно заставил ее это сделать. Астрид Моссберг выжала педаль газа до самого пола своего зеленого «рено», чувствуя затылком дыхание собаки. Собака принадлежала сыну, но этим летом он
В тот раз Астрид, ничего не подозревая, выгуливала Гудрона в парке Таллюнден. Она даже пакетик с собой взяла, чтобы убирать за собакой в случае необходимости. Собачьей необходимости. Насчет того, что может возникнуть какая-то иная необходимость, Астрид пребывала покуда в счастливом неведении.
Около детской площадки она встретила школьного директора Туресона. Они беседовали чуть не каждый день, выгуливая своих собак. Его жена, с которой Астрид раньше, до пенсии, работала в одном гастрономе, теперь лежала в больнице. В этой связи перед директором встало много проблем практического свойства, и Астрид как могла помогала ему советами. Он был симпатичный, Туресон, и Астрид не смела себе признаться, что нарочно приходила в парк, чтобы с ним встретиться. Однако при его появлении всякий раз смущалась и чувствовала неловкость. Сердце начинало биться, как у девчонки-подростка, и Астрид теряла дар речи.
В этот день на только что постриженной пуделихе Туресона был красивый красный ошейник. Она кокетливо семенила перед Гудроном, томно поглядывая, а затем бессовестно и недвусмысленно задрала хвост. Кобель все понял. Потянул носом воздух. Противиться запаху он не мог. Астрид сделала вид, что не замечает их животную страсть, но на всякий случай подтянула поводок. Она потеряла нить разговора. Кажется, они говорили о том, как стирать шерсть. Лучше стирать вручную при тридцати градусах. Важно, что тридцать градусов — это ниже температуры тела, если попробовать мизинцем, то вода кажется прохладной… Вдруг кобель оседлал пуделиху, приклеился как пластырь и стал изо всех сил ее накачивать. Астрид закричала, подхватила выпавший из рук поводок и попробовала стащить пса с пуделихи. Потянула за ошейник. Но Гудрон был непоколебим, как скала. Повинуясь могучему инстинкту, он твердо решил передать свои породные гены потомкам.
— Гудрон! Нельзя! Гудрон! Место!
Но пес был глух и слеп. Астрид билась из последних сил, пока не почувствовала руку Туресона у себя на плече.
— Оставьте их! — крикнул он, но не псу, а ей, Астрид. — Оставьте! Он должен сделать свое дело.
Астрид уставилась на Туресона, и на ее лице были написан стыд, отвращение и недоумение.
— Пока он дела не сделает, их нельзя расцеплять, не то он суке вывернет матку наружу. Понимаете? Будем ждать, — сказал он уже более спокойно.
Никогда еще ожидание не казалось Астрид таким мучительным. Она старалась не смотреть на собак, но приходилось иногда поглядывать на них — все уже или еще нет. Одновременно с этим она лихорадочно пыталась найти другие, более нейтральные темы для разговора вроде картофельных оладий и блинчиков.
— Муку всегда надо разводить в холодной воде, чтобы не было комков. И добавлять понемногу… Черт побери!
Больше никаких прогулок в городском парке! Только за городом. Пес сзади заскулил. Пришлось остановиться, не дожидаясь неприятности. Во Фрёйеле она не знала ни одного человека. «Валльхагар — 3 км», гласила табличка, указывающая налево. Вокруг был только лес. Никаких машин в поле зрения. И никаких домов.