Серебряная корона
Шрифт:
— Почему?
— Я как-то запер его в сортире, он был пьяный, злой и собирался побить жену. Лет десять назад, но он не забыл. Больше всего его поразило то, что Мона его не хватилась и не бросилась искать. Он плакал, как дитя, он, мол, ей больше не нужен. Попробуйте пивка. Я сам варил. По-моему, не так уж и плохо. — Гордая улыбка озарила лицо экскаваторщика. — Да, — продолжил он, когда Эк глотнул и сморщился, — он так расстроился оттого, что она его не искала, что, когда я его выпустил, пошел на луг и нарвал ей цветов. Все бы ничего, да я его застал за этим делом. Он рвал цветы и пел. Увидев меня, бросил цветы в канаву и стал топтать. Смутился, что я его увидел. С тех пор он со мной не разговаривает. —
— Вы слышали, как Вильхельм утром выехал?
— Нет, я с утра ушел на овечий выгон, чинить изгородь. — Хенрик закатал рукав и показал длинную царапину на предплечье. Кожа вокруг покраснела и припухла. — Поцарапался о ржавую колючую проволоку, ее пора менять. Когда я пришел домой, у Ансельма светилось окно, как обычно.
— Во сколько это было?
— Наверно, в семь. Мона, видимо, уже ехала на работу. На автобусной остановке ее не было. Да, ночью… Не знаю, в каком часу, но среди ночи я слышал, Ансельм выл, как сирена. Он орет хуже, чем новый петух, когда ему снятся кошмары о войне.
— Вы не знаете, взял Вильхельм с собой оружие на соревнования? — спросил Эк.
— Наверно, взял свою винтовку.
— Не знаете, где он хранит дома оружие?
— Понятия не имею. Я никогда не бывал у него дома.
— Никогда не бывали дома у своего ближайшего соседа? — Арвидсон отставил стакан и посмотрел на хозяина с удивлением.
— Никогда. У них никто никогда не бывал, кроме старшей медсестры Свеи! Но она уже умерла. Сегодня утром об этом было сообщение в газете. Вот это была женщина! Я пару раз приглашал Якобсонов, но они меня ни разу не позвали к себе.
Хенрик нарезал остатки хлеба большим охотничьим ножом и положил каждому по толстому ломтю.
— Но на соревнованиях мы вполне ладили. Последние учения проходили на острове Форё. Мы стали заходить с флангов, чтобы окружить противника в районе Лиммуртрэск, там красивый лиственный лес и много птиц. Черт, как мы крались! Тихо, как тени. Команда Вильхельма двигалась с востока, а моя — с запада. Мы знали, что они прячутся в роще. Еще издали мы услышали, как они обсуждают свои планы, шепчутся, строят козни. Мы слушали из засады до тех пор, пока я не увидел Вильхельма, тогда мы перешли в наступление. Мы бесшумно окружили врага и стали смотреть, чем они занимаются. Тут Вильхельм выстрелил в воздух, и они выскочили из своего любовного убежища в чем мать родила! Училка из Висбю и один известный муниципальный деятель, оба гуляли от законных половин. Если удалось застукать такую вот любовную парочку, то ты — настоящий боец, ха-ха-ха! — Хенрик поднял бочонок и долил пива Эку, который, как видно, уже вошел во вкус.
— К нам в полицию иногда приходят заявления о брошенных автомобилях, стоящих в безлюдных местах. Если мы приближаемся и видим, что стекло затуманено, то нам хватает деликатности постоять и подождать. Кто знает, каких трудов им это стоило? — сказал Эк совершенно серьезно.
— Да, быть вдвоем — это нелегко, — сказал Хенрик и положил себе грибов на третий бутерброд.
— Вы никогда не были женаты? — спросил Арвидсон, хотя уже и так знал из данных переписи населении, что Хенрик женат не был.
— Нет, но однажды имел такое желание. Но оно прошло. А вы?
Арвидсон поперхнулся пивом. Он не ожидал встречного вопроса.
Эк громко засмеялся:
— Вы вечный жених, Хенрик Дюне.
— Чего мне не хватает, так это детей. Сына. Когда Монины мальчики были маленькие, они часто ко мне приходили. В основном Улоф. Я для каждого из них посадил по фруктовому деревцу с южной стороны дома, для Арне — грушу, для
Хенрик снова наполнил стаканы и убрал сковородку со стола, чтобы было куда поставить локти.
— В последнее время Улоф загрустил. Раньше, когда они гуляли с Биргиттой, он был повеселее. Тогда он часто приезжал домой. Биргитта умела ладить с Вильхельмом как никто. Она даже могла заставить его смеяться. Я слышал как-то их разговор, когда они сидели в сиреневой беседке. Она хвалила Вильхельма за его знания и умения. Мне кажется, она восхищалась им совершенно искренне. Она советовалась с ним буквально обо всем, и он отвечал: и про женскую одежду, и про музыку на дискотеке, и про телезвезд. Я ушам своим не верил. Как не удивляться? Похоже, он в нее даже слегка втюрился. Если Мона и ревновала, то виду не показывала. С Моной вообще не разберешь, что она там думает, но это со всеми бабами так. По-моему, Биргитта в конце концов бросила Улофа за его мрачные мысли. Он водил машину «скорой помощи», Улоф-то, и насмотрелся, видно, такого, что не всякий может вынести. Примерно как его дед Ансельм. Парень чувствительнее, чем можно подумать.
— Почему он стал грустить? Что он говорит? — спросил Арвидсон.
— Это уж до того глубокая философия, что я в ней мало что смыслю. Видно, он на меня за это сердится. Он мастак потолковать насчет жизни и смерти. «Ради чего стоит жить, за то можно и умереть», — может он сказануть, ничего больше не объясняя. «Было бы хорошо, если бы все имело смысл. Если нет ничего, за что стоит умереть, то незачем и жить. А стоит ли жить вообще?» — вот так он рассуждает, пока у меня голова не пойдет кругом. А еще он говорит: «Наверно, только на пороге смерти узнаем мы смысл жизни». Тревожно мне за него, не знаю, что отвечать, и обычно прошу его в таких случаях выпить со мной по стаканчику.
— Кстати, вот это пиво, что мы сейчас пьем, оно в самом деле слабоалкогольное? — спросил Арвидсон, отказавшись от добавки. — Я, может, и ошибаюсь, но я чувствую себя не совсем трезвым.
— Ничего страшного. От готландского домашнего пива никто еще не умер. Кстати, насчет вождения в пьяном виде. На Форё, когда на остров направляется полиция, то сосед соседа предупреждает. Там гнездо беззакония. Местные стоят друг за дружку против сил правопорядка. Разве Трюгвесон вам не рассказывал?
— Нет, — сказал Эк, зажмурившись и пытаясь соединить кончики указательных пальцев — простейший тест на трезвость.
— Полиция приехала этой весной на Форё и увидела в канаве в стороне от дороги совершенно разбитую машину. Никто из жителей ничего не видел и не слышал, а владелец машины вообще ничего сказать не мог. Но я-то знаю, что случилось, — сказал Хенрик и хитро поглядел на них.
Эк, не прошедший теста — его пальцы разошлись на десять сантиметров, — глубоко задумался.