Серебряная пуля
Шрифт:
И однажды Бемц «отличился». Он где-то откопал немецкий пулемет МГ-42 в отличном состоянии (оружие было завернуто в промасленный брезент и щедро смазано солидолом) и цинк патронов к нему. Наверное, какой-то запасливый гражданин готовился к новым подвигам на поприще свержения существующей власти. Но его посадили и расстреляли прежде, чем он воспользовался «машинен-гевером».
Конечно же Кеша не удержался, чтобы самолично не проверить такую козырную игрушку в действии. И не нашел ничего лучшего, как собрать толпу пацанов и устроить в лесу стрельбище. Естественно,
После этого случая его выгнали из техникума (хорошо, что не посадили, но полгода в СИЗО — в те времена еще КПЗ — он проторчал), и тогда Бемц решил переквалифицироваться в «черного археолога». Все-таки за древние горшки-черепки власть не шибко наказывала. Это не оружие.
Я ехал к Иннокентию, дрожа от возбуждения: застану его дома или нет? Застану — не застану… По идее он уже должен был вернуться с раскопок, но поди знай, что у него на уме. Я попытался дозвониться до него, но мобилка подсказала, что Кеша в очередной раз потерял свой телефон, а значит, номер теперь у него другой.
Обитал Иннокентий в настоящих трущобах, на окраине города. У него была хорошая квартира, почти в центре, но там он поселил родителей и младшую сестру, которые сдавали свое жилье в аренду. Тем и жили, потому что пенсию родители получали совсем мизерную, а сестра работала завхозом в больнице, и ее зарплаты едва хватало, чтобы как-то выживать.
Сам Кеша не хотел перебираться в центр ни в какую. Он специально прикупил за небольшие деньги старенький домик с мастерской и просторным сараем, чтобы было где хранить плоды своих трудов на ниве «черной археологии» и заниматься реставрацией находок.
Поселок на окраине назывался Брехаловка. Откуда произошло это название, никто не знал. Может, так его назвали из-за большого количества собак — как на привязи, так и бродячих, — которые брехали с вечера до самого утра почти не переставая. Как люди могли спать в таком гвалте, уму непостижимо. Псы стаями провожали каждую машину, которая въезжала в Брехаловку, и с таким остервенением бросались едва ли не под колеса, что малодушные тут же поднимали стекла салона — вдруг какая-нибудь псина запрыгнет в кабину?
Моя «мазда» не стала исключением. Собачью стаю возглавлял здоровенный барбос с отгрызенным ухом и грязно-белой шерстью в желтых подпалинах. Он лаял, аж пенился, бросаясь на переднюю дверцу, тогда как остальные пытались укусить колеса, благо по улицам Брехаловки шибко не разгонишься — колдобина на колдобине.
Я с философским спокойствием достал из бардачка баллон «черемухи» и выпустил струю слезоточивого газа прямо в оскаленную пасть вожака. Похоже, мое щедрое «угощение» пришлось ему не по вкусу, и стая тут же отстала. Посмотрев в зеркало заднего вида, я увидел занимательную картину: псы уселись в кружок, а вожак в центре круга исполнял потрясающие антраша — тер лапами глаза, жалобно подвывал, подпрыгивал
Хлипкий заборчик возле дома Бемца, как и следовало ожидать, был повален. Но ворота стояли, и в них даже имелась калитка, висевшая не на петлях, а на кусках резины, отрезанных от транспортерной ленты. Так что я зашел во двор чинно-благородно — через калитку.
На входную дверь Кеша прибил здоровенную подкову, явно старинную. Наверное, такие подковы были на копытах сказочной Сивки-Бурки. Интересно, подкова и впрямь принесла ему удачу? Оставалось постучать в дверь и прояснить этот вопрос.
На стук Бемц долго не откликался. Я даже упал духом — похоже, Кеша еще не вернулся с «поля», так у «черных археологов» назывались пиратские набеги на древние захоронения. Но вот за дверью зашуршало, затем послышался грохот — что-то упало, кажется, Бемцу на ноги, — и раздался финальный шумовой аккорд, многоэтажный виртуозный мат. Нужно сказать, что Кеша ругался как старый, видавший виды боцман. На его выражениях можно было написать кандидатскую диссертацию по устному народному творчеству.
— Ты опять, сволочь, мешаешь мне отдыхать?! — излив душу в крепких выражениях, наконец рявкнул Бемц и рывком открыл дверь.
Он был в одних трусах, но в руках держал «оружие», железную кочережку, — отопление в его «апартаментах» было печным. Похоже, Бемц готов был пустить ее в ход не задумываясь. Это кто же его так достал?
— Может, я и сволочь, Кеша, только не нужно меня бить железякой по башке.
— Алекс?!
— А то кто же? Привет, дружище.
— Ну ты даешь… Почему не отозвался? А если бы я и впрямь тебя отоварил?
— Во-первых, отозваться я не успел, не смог вписаться в твою «концертную» программу. А во-вторых, не так просто меня можно завалить. Ты кого это хотел оприходовать?
— Да, понимаешь, ходит тут ко мне один упырь, забулдыга, покою не дает. Живет по соседству. Я как-то имел неосторожность налить ему стакан ханки, так теперь он почти каждый день под дверью торчит, клянчит на опохмел. Я что ему, спонсор?!
— Доброе дело никогда не остается безнаказанным.
— Я уже в этом убедился… Что ты стоишь на пороге? Входи. Уж кто-кто, а ты для меня дорогой гость.
Мы вошли в дом. Нет, не в дом, а скорее в крестьянскую избу. Ее срубили добротно — из толстых, хорошо отесанных и подогнанных бревен, изрядно потемневших от времени. Двери были низкими — приходилось нагибаться; почти полгорницы занимала большая русская печь с полатями, а потолок поддерживали две массивные дубовые балки. Похоже, избу строили задолго до Второй мировой войны, и теперь ее можно было хоть в музее народного зодчества выставлять.
Раньше на месте Брехаловки был хутор, пока город не разросся и не поглотил его вместе с людьми и их жилищами. Но цивилизация сюда так и не добралась. Мало того, свободные пространства, некогда бывшие огородами, местная голота застроила избами, очень похожими на курятники. Притом сделано это было хаотически, без плана. Поэтому заблудиться в Брехаловке — раз плюнуть.