Серебряная река
Шрифт:
Мы жили в небольшом здании, выходящем на пляж, и по ночам, лежа под накрахмаленными белыми простынями, слушали тяжелые удары и шипение океанских волн, набегавших на песчаный берег внизу. Жилище было простым, но элегантным; покрытый керамической плиткой прохладный пол усыпан песком, который мы наносили своими голыми ногами, а владел домом жилистый югослав, любивший поговорить. Он усаживался вместе с нами в маленькой столовой, когда мы ели, стакан за стаканом пил розовое вино и читал нам лекции о пороках коммунизма. Его жена – она была также и поваром – выходила из кухни, вытирала руки о фартук, встав в проеме двери, и таращила на нас глаза. Ближе к вечеру югослав садился с вином на балконе и зачарованно смотрел на рассыпающиеся волны, положив ноги на деревянные перила, пока лед в ведерке уменьшался в размерах, постепенно превращаясь
Пунта-дель-Дьябло – рыбацкая деревушка, а ловят там главным образом акул. Помимо торговли рыбой местные жители промышляют изделиями из акульих зубов и морских раковин. Они продают и целые акульи челюсти с несколькими рядами перекрывающихся острых зубов. Моей жене не нравились акульи челюсти, и я купил ей сидящего на скале улыбающегося тюленя, сделанного из камушков и раковин. Однажды, гуляя вдоль пляжа, мы увидели кучку людей, собравшихся вокруг только что выгруженного на берег улова. Над нашими головами кружили птицы в ожидании поживы. Мы подошли ближе, и я увидел трех мертвых акул, лежавших на берегу. Они были не очень велики, но с характерными для акул мордами, спинными плавниками и хвостами. Жабры одной из них сочились кровью – она сражалась и билась, не желая попасть в плен. Пасти разорваны рыболовными крючками.
Какая-то собака стала их обнюхивать, один из рыбаков прогнал ее и потащил акулу по берегу за длинный хвост, оставляя за собой на песке след. Странно было видеть этих тяжелых мертвых рыб, шершавые туши которых вдавились в теплый песок, рыб, еще недавно плававших в океане далеко за линией прибоя, еще недавно изгибавшихся, крутившихся и стремительно носившихся в поисках своей добычи. Мертвые рыбы, ждущие птицы, непомнящие мозолистые руки рыбака.
Точно так же странно думать сейчас, когда я сижу здесь и пью пиво «Куско» за столиком только что открывшегося латиноамериканского ресторана в Дальстоне, что волны по-прежнему набегают на берег в Пунта-дель-Дьябло, а рыбаки так же вываливают на берег свой улов. Мой сын – он сидит рядом и беседует с бедным Панчо и мексиканской девушкой, которую тот встретил в salsateca [25] , – был зачат в одну из ночей медового месяца в той маленькой рыбацкой деревушке. Об этом своем медовом месяце я не стал рассказывать бедному Панчо, потому что не хочу напоминать парню о его несчастной любви к Софи, которая по-прежнему держит его своими колдовскими чарами, как русалка. Бедолага продолжает надеяться – без всяких оснований и вопреки логике – на то, что в конце концов они снова соединятся.
25
Кафе, где к блюдам подают различные соусы и приправы (От исп. «salsa» – соус).
Адольфо – аргентинец, которому принадлежит ресторан, – дразнит крайне патриотично настроенного Панчо, говоря, что Уругвай – всего лишь провинция Аргентины. Панчо в ответ напоминает: великий исполнитель танго Карлос Гардель родился в Уругвае, а не в Аргентине. Адольфо энергично отрицает это. Мой сын пытается произвести впечатление на мексиканскую девушку, рассказывая ей о глобализации экономики. Панчо сказал мне, что она родом из Мериды на Юкатанском полуострове, славящемся красивыми женщинами, и что раньше работала стриптизершей в Zona Rosa [26] – квартале красных фонарей в Мехико. Все та же история мигрантов: девушки из провинции, раздевающиеся в столицах стран третьего мира, латиноамериканцы и африканцы, убирающие помещения в европейских городах. Девушка вежливо кивает, делая вид, что ей интересно. У нее очень красивые иссиня-черные волосы, длинные и блестящие. Однако в ее занятиях стриптизом уроков актерского мастерства не предусматривалось, отчего ее попытка изобразить интерес выглядит жалкой, и только такой ненаблюдательный и не следящий за реакцией слушателей рассказчик, как мой сын, может этого не замечать.
26
Красная зона (исп.).
Ресторан открыт навстречу теплому вечернему воздуху, и несколько посетителей пьют перуанское пиво или чилийское шардоне. Парочка молодых жителей Хэкни с серьезными бледными лицами устроили спектакль, заказывая
27
Барашек (исп.).
Возможно, я слишком жесток к своему сыну. Останься мы в Уругвае, он мог бы стать другим. В тех обстоятельствах, которые привели нас сюда, у него не было выбора, но он сделал свой выбор и остался, когда мои жена и дочь переехали в Голландию. Мой сын, зачатый под плеск волн, мой сын, бегавший за газетами, которые ветер сдувал в патио на крыше, мой сын, с которым мы перелетали из одной страны в другую, с одного континента на другой, когда казалось, что наше новое убежище еще опаснее, чем то место, откуда мы прибыли. Сейчас он уверенно рассказывает об ограничениях политических действий, вызываемых свободным перемещением мирового капитала. А я помню его мальчиком в коротких штанишках, которого укачивало в автобусах и самолетах. Я помню бледные лица моих спящих детей и окна со струйками дождя в долгие ночи путешествия, приведшего нас сюда.
Был момент, когда я был готов умереть за правое дело. По крайней мере, мне так казалось. Я был готов умереть за целую кучу абстрактных понятий: за Свободу, за Справедливость, за НОВОГО ЧЕЛОВЕКА. Это были идеи, за которые другие умерли и продолжали умирать: христоподобный Че Гевара в Валье-Гранде, Сальвадор Альенде в огне Ла Монеды, даже студенты университетов Северной Америки под пулями солдат национальной гвардии, протестуя против бомбардировок Камбоджи. Гибли также и совсем близкие товарищи: есть люди, которых я никогда больше не увижу, но которые могли бы сидеть здесь рядом и пить вечером пиво «Куско», стареть вместе со мной, слушать щебетание своих детей, улыбаться, глядя на пораженного любовью Панчо и прелестную девушку из Мериды. Я – здесь, а их нет, и мои воспоминания покалывают, как волоски, попавшие под воротник рубашки, пока парикмахер держал зеркало над вашим затылком.
Адольфо спрашивает нас, не хотим ли мы что-нибудь выпить за счет заведения. Мексиканская девушка просит текилу, так что Панчо и сын заказывают то же самое. Я выбираю гаванский ром. Мексиканская девушка просит к текиле лимон. Она умело насыпает соль на тыльную сторону ладони, высасывает лимон и глотает свою текилу. Мой сын пытается повторить, но все падает у него из рук. Лимоны большие, не такие маленькие, как лаймы, которые подают в Мексике. Высасывая лимон, мой сын корчит жуткую рожу, как тогда, когда был маленьким мальчиком.
Да, я слишком жестко отношусь к сыну. На него, как и на всех, оказывает влияние время, в котором он живет. Ему интересно заниматься компьютерами и мировыми финансами, а не отдавать свою жизнь за убеждения. Он не хочет убивать тех, кто думает иначе. Но страсть, с которой мы держались за свои убеждения, привела нас в мир штампов, упрощений, ответов, стереотипов и юношеского высокомерия. В том, чтобы быть тупамарос, имелась определенная доля мистики, но не все годились для этого дела, не у каждого были нужные революционеру качества. «Революция, товарищ, это не игра», – помнится, сказали мне однажды. По крайней мере, мой сын не заблуждается, как мы в свое время, относительно того, что мир можно изменить, если произносить правильные речи и иметь немного оружия. В конце концов, сейчас тихий вечер в Дальстоне, и мы оба здесь, отец и сын, независимо от того, во что мы верим или не верим.
Заплатив по счету и выйдя из ресторана, мы вместе с сыном отправляемся ко мне домой. Он замечает, что я передвигаюсь несколько неловко из-за того, что колено недавно опять распухло.
– Почему ты хромаешь? – спрашивает он.
– А, ничего страшного. Опять колено разболелось. Иногда оно перестает действовать.
Сын вздыхает и смотрит на небо.
– Тебе нужно взять отпуск, – замечает он наконец. – Отдохни немного. Это безумие – работать в две смены. Неудивительно, что ты болеешь.