Серебряная рука
Шрифт:
Анна и Хасан так и заснули в объятиях друг друга. А с пробуждением безмерна их нежность.
— Почему-то всякий раз, когда ты меня спасаешь, я оказываюсь насквозь мокрая, — шепчет ему на ухо Анна, вспомнив, как он спас ее, когда вырвавшиеся на свободу гепарды натворили столько бед, а виновный должен был понести суровое наказание. — На этот раз я тоже заслуживаю наказания господина Алжира?
Но ага Алжира не произносит никаких обвинительных слов, закрывая ей рот поцелуем.
— Это будет ужасная осада, — говорит Рум-заде, обращаясь к Осману. Они сидят
Но Осман Якуб отвечает ему спокойно:
— Молчи. Сделаем вид, будто мы ничего не знаем ни о кораблях, ни о солдатах, ни о грядущих жертвах. Прошу тебя! Сейчас я хочу насладиться счастьем, которое так редко бывает полным.
XXVIII
— Их не тысяча пятьдесят, их намного меньше, — говорит Осман Якуб Руму-Заде, глядя на залив со смотровой башни алжирского дворца. — Ты еще в школе был не в ладах с арифметикой и теперь ошибся.
— Их не тысяча пятьдесят, но за ними не видно моря.
И все же люди на молу наблюдают без всякого страха за появлением этих плавучих деревянных крепостей под стенами Алжира.
То были дни непрерывной работы. Теперь город готов к осаде, закрытый со всех сторон, словно гигантской скорлупой, и обеспеченный запасами на все случаи жизни.
Чтобы увеличить количество кораблей, пришлось срубить деревья в садах, считавшихся гордостью жителей Алжира.
— На будущий год корни дадут новые побеги, — сказал ага, обращаясь к своему народу, — но если армия императора вступит в город, придет конец всему, не только деревьям в наших садах.
Ни одна семья даже не попыталась уйти, когда на горизонте показались первые корабли. Каждый мечтает спастись, но только вместе с городом.
— Удивительно, — говорит в Совете взволнованный Ахмед Фузули, — но опасность привлекает к нам новых союзников. В эти дни на помощь Алжиру пришли берберы, арабы-кочевники и мавры из новых земель, примыкающих к пустыне.
Ощущение такое, будто вернулись дни, когда все ждали, что после взятия Туниса император пойдет на Алжир. Повседневные дела были отложены, общей заботой стала подготовка к обороне.
Казалось бы, на этот раз страх должен быть сильнее, ведь нападающие подошли так близко, что видны даже складки на их одежде, детали скульптурных украшений на бортах кораблей, свирепые или, напротив, ангельски безмятежные лица деревянных скульптур на форштевнях, слышен грохот якорей, опускающихся на каменистое дно.
На рейде так хорошо все видно и слышно, что, когда бросает якорь императорская галера, — при этом настолько неудачно маневрируя, что весь корабль сотрясается от ударов, а роскошное скульптурное изображение на носу корабля падает в воду, — с мола, с бастионов и башен, с крыш самых высоких домов и минаретов, даже с колоколен христианских часовен раздается единодушный смех.
А когда волна смеха идет на убыль, в небо взлетают яркие штандарты, как во время праздника,
Зрелище столь великолепное, что императорская армия прекращает маневры и не может отвести испуганного и вместе с тем завороженного взгляда от города, который встречает их в таком приподнятом настроении и прямо на глазах обрастает новой белой стеной. Стена эта то появляется, то исчезает, извиваясь по холмам, словно гигантская змея-призрак.
— Хасан! Из долин прибыли арабы! — Осман Якуб бежит со всех ног, чтобы предупредить своего господина. — Смотри! В своих широких плащах они действительно напоминают издали сплошную белую стену, которая кажется каким-то чудесным видением!
Разумеется, Хасан-ага заранее договорился с арабами и предусмотрел этот эффект, рассчитывая ошеломить осаждавших.
Военачальники императорской армии озабочены тем, чтобы поднять боевой дух своих солдат, и так изрядно пошатнувшийся за время тяжелого морского путешествия. Но аргумент, к которому они прибегают, чтобы вернуть веру в успех, действительно неопровержим.
— Жители Алжира устроили нам превосходный спектакль, — говорят они, — однако сдача города предрешена. Силы слишком неравны. Нападающих — целое море, а защитников — горстка людей, которым неоткуда ждать помощи.
Хайраддин, даже если он уже получил сообщение о том, что происходит в Алжире, не успеет прийти на помощь с флотом и с армией, чтобы отразить удар императорского воинства, а сознавая это, не станет даже и пытаться.
Впрочем, пустующий порт, если не считать десятка очень старых судов, как будто свидетельствует о том же: город готов к капитуляции.
— Вместо того чтобы вооружаться, они заново покрасили стены и расшили знамена! — хохочут солдаты императора.
Старый Комарес, сохраняя нарочитое спокойствие, хотя сбывается мечта всей его жизни, высказывает предположение, что алжирцы, должно быть, из гордости сожгли свои корабли, чтобы они не достались врагу, как это сделал Краснобородый в Тунисе.
— А какая разница? — отвечают его боевые товарищи. — Главное, у них нет флота.
На самом деле алжирцы не уничтожили свои галиоты, а спрятали их в надежном месте. Учитывая количество нападающих и их вооружение, было бы бессмысленно пытаться оказать им сопротивление на подступах к городу и потерять прекрасный флот, даже не попытавшись его спасти. Но император, ожидавший отпора с моря, вздохнул с облегчением.
— А с суши? — говорят солдаты друг другу. — Хоть одна пушка выстрелила со стен этой крепостишки? Или, может быть, они пытались помешать нам встать на рейд?
— Вот увидите, — успокаивают офицеры все еще сомневающихся солдат, — это будет очень легкая победа. У них нет кораблей, нет оружия, а если и есть, они не хотят пускать его в ход.
Однако военачальники на самом деле прекрасно понимают, что алжирцы не обстреливают их суда из тактических соображений: стрелять первыми для них было бы равносильно самоубийству.