Серебряные коньки (с илл.)
Шрифт:
Этим я не хочу сказать, что он делал пируэты или дрыгал ногами, что для отца семейства было бы недопустимой вольностью; нет, я просто утверждаю, что, пока дети весело болтали, Рафф неожиданно сорвался с места, щелкнул пальцами и сделал несколько движений, очень похожих на заключительные па шотландской пляски. Потом он обнял свою вроу и в пылу восторга даже поднял ее с земли.
– Ура! – крикнул он. – Вспомнил! Вспомнил! Томас Хигс. Это самое имя! Вдруг осенило. Запиши его, сынок, запиши!
Кто-то
– Это меестер! – ликующе вскричала тетушка Бринкер. – Боже правый, и что только делается!
Мать и дети бросились отворять дверь и, смеясь, столкнулись на пороге.
Но это все-таки был не доктор, а три мальчика: Питер ван Хольп, Ламберт и Бен.
– Добрый вечер, молодые люди, – проговорила тетушка Бринкер, такая счастливая и гордая, что ее не удивило бы посещение самого короля.
– Добрый вечер, юфроу, – откликнулись все трое, отвесив ей по глубокому поклону.
«О господи! – думала тетушка Бринкер, то опускаясь, то поднимаясь – ни дать ни взять масло в маслобойке. – Счастье, что я в Гейдельберге выучилась делать реверансы!»
Рафф ответил на поклон мальчиков только вежливым кивком.
– Садитесь, прошу вас, молодые люди! – сказала его жена, а Гретель застенчиво подвинула гостям табурет. – У нас, как видите, сидеть не на чем, но вот то кресло, у огня, к вашим услугам, и если вы не против сидеть на твердом, так наш дубовый сундук не хуже, чем любая скамья… Правильно, Ханс, подвинь его поближе!
Когда, к удовольствию тетушки Бринкер, мальчики уселись, Питер, говоривший от лица всех троих, объяснил, что они идут в Амстердам на лекцию и зашли по пути вернуть Хансу ремешок.
– О мейнхеер, – горячо проговорил Ханс, – к чему было так беспокоиться! Мне очень неловко.
– Напрасно, Ханс. Ведь мне самому хотелось зайти к вам, а не то я подождал бы до завтра, когда вы придете на работу. Кстати, Ханс, насчет вашей работы: отец очень доволен ею. Профессиональный резчик по дереву и тот не мог бы работать лучше вас. Отец хочет украсить резным орнаментом и южную беседку, но я сказал ему, что теперь вы опять будете ходить в школу.
– Да, – вмешался Рафф Бринкер решительным тоном, – Ханс теперь же начнет ходить в школу… и Гретель тоже… Это верно.
– Приятно слышать, – сказал Питер, повернувшись к отцу семейства. – Я очень рад, что вы совсем выздоровели.
– Да, молодой человек, я теперь здоров и могу работать так же упорно, как и раньше… благодарение богу!
В это время Ханс торопливо записывал что-то на полях истрепанного календаря, висящего у камина.
– Так, так, малец, записывай. Фиге! Виге! Ах ты грех какой, – проговорил Рафф в полном отчаянии, – опять улетучилось!
– Не бойся, папа, – сказал Ханс, – имя и фамилия уже записаны черным по белому. Вот смотри! Может быть, вспомнишь и
– Что?! – воскликнула тетушка Бринкер, всплеснув руками. – Неужто ты нынче вечером собираешься в Амстердам? Сам же признавался, что ног под собой не чувствуешь. Нет-нет… пойдешь на рассвете, и ладно.
– На рассвете! – повторил Рафф. – Как бы не так! Нет, Мейтье, он должен отправиться сейчас же.
Тетушка Бринкер как будто подумала, что выздоровление Раффа становится довольно-таки сомнительным благом: ее слово уже не единственный закон в этом доме.
К счастью, пословица «Смирная жена – мужу госпожа» пустила в ее душе глубокие корни и, пока тетушка Бринкер раздумывала, успела расцвести пышным цветом.
– Хорошо, Рафф, – сказала она, улыбаясь. – Мальчик не только мой, но и твой сын… Ну и беспокойное у меня семейство, молодые люди!
Питер вынул из кармана длинный ремешок.
Отдавая его Хансу, он сказал вполголоса:
– Я не буду благодарить вас, Ханс Бринкер, за то, что вы одолжили мне это. Такие люди, как вы, не требуют выражений благодарности… Но, должен признать, вы оказали мне огромную услугу, и я рад подтвердить это. Только в самом разгаре состязаний, – добавил он со смехом, – я понял, как страстно мне хотелось победить!
Ханс рассмеялся тоже, радуясь, что это поможет ему скрыть свое смущение, а его лицу немного остыть. Юношам честным и великодушным, как Ханс, свойственна досадная привычка краснеть ни с того ни с сего.
– Это пустяки, – сказала тетушка Бринкер, приходя на помощь сыну. – Малый всей душой хотел, чтобы вы победили на состязаниях. Я знаю, что хотел!
Вот так помогла!
– Да ведь я в самом начале почувствовал, что с ногами у меня неладно, – поспешил сказать Ханс. – Лучше было выйти из состязаний, раз не осталось надежды на победу.
Питеру, видимо, стало не по себе.
– Тут мы, пожалуй, расходимся во мнениях. Кое-что во всем этом меня смущает. Впрочем, теперь дела не поправишь: поздно. Но вы, право же, сделали бы мне одолжение, если бы…
Конец своей речи Питер произнес так тихо, что я не могу передать его. Достаточно будет сказать, что Ханс, ошарашенный, отпрянул назад, а Питер с очень пристыженным видом пробормотал, что оставит «их у себя», раз уж он победил на состязаниях, но что «это несправедливо».
Ван Моунен кашлянул, напоминая Питеру о том, что лекция скоро начнется. В эту минуту Бен поставил что-то на стол.
– А-а, – воскликнул Питер, – я и забыл, что у меня к вам еще одно дело! Сегодня ваша сестра убежала так быстро, что госпожа ван Глек не успела отдать ей футляр для коньков.