Серебряные рельсы
Шрифт:
К деньгам он вообще относился снисходительно. Однажды в глухой приленской тайге встретил однорукого тунгуса с древней кремневкой. Угостил махоркой, расспросил о ближайших речках и тропах.
– Куда путь-то держишь, старина?
– На медведя, начальник. Купи шкуру.
Михалыч от смеха едва не вывалился из седла.
– Сколько просишь?
– Однако, пятьдесят рублей, начальник.
– Бери, - сказал Александр и стал подробно объяснять, как разыскать в тайге изыскательскую партию.
– Найду, - оборвал его тунгус, пряча деньги.
И он долго стоял,
Через неделю тунгус принес свой товар в лагерь. Он недоуменно оглядывал хохочущих людей и страшно рассердился, когда кудрявый начальник предложил ему забрать шкуру обратно. Изыскатели потом рассказывали, что Михалыч отвел тунгуса в кусты, угостил спиртом и долго уговаривал поступить к ним завхозом, однако выяснилось, что тот не умеет ни считать, ни писать...
Перед войной Михалыча пригласили в Новосибирский институт инженеров транспорта на студенческое собрание. Он вышел на трибуну и сразу заявил, что никого не будет уговаривать в изыскатели, хотя его за этим позвали. Похохатывая, он рассказал о работе молодых инженеров на дороге Тайшет Братск - Лена, на трассе Янаул - Шадринск. На следующий день вдруг обнаружилось, что весь поток хочет специализироваться на изыскателей.
Начальство не раз пробирало Михалыча за то, что он чересчур много возится с молодыми специалистами и студентами-практикантами, доверяет им слишком, хотя не раз имел из-за этого неприятности. В этой связи постоянно вспоминали один случай.
Партия ушла "в поле", а студент, которого оставили дежурить в лагере, томился от безделья. Он пробовал читать в палатке, но не было спасу от комаров. Недолго думая, новичок взял в костре головешку и стал выгонять ею комаров из палатки. Убедившись, что это мартышкин труд, ушел в гарь есть малину. А в это время отскочивший от головешки уголек спалил все хозяйство. Ни жив ни мертв ожидал "поджигатель" возвращения изыскателей. Главное, полопались от огня линзы теодолита и дорогой инструмент пришел в негодность. Никаких стипендий не хватит, чтобы рассчитаться...
– Эх, голова садовая!
– сказал Кошурников вечером.
– Так теперь спланируем твою практику - будешь караулить теодолит соседней партии. Как инструмент освободится - на горбу сюда его. Потом назад.
– Михалыч...
– Возьми-ка логарифмическую линейку. Умножь пятьдесят восемь... Не умеешь? Эх ты, инженер! Дай сюда!
Он взял линейку из рук подавленного студента и через минуту сказал:
– Примерно тысячу сто километров придется тебе за лето тайгой натопать. Согласен?
– Согласен.
– Если бежать думаешь - валяй завтра утром. Харчей на дорогу дам.
– Не сбегу, Михалыч, сдохнуть легче.
Ущерб от пожара был отнесен за счет Кошурникова. Сберкнижки у него сроду не водилось, и он долго не мог внести эти три тысячи рублей, которые спустя несколько лет стали официально именоваться "растратой". Не раз просил:
– Спишите. Верну в сто раз больше.
– Из каких доходов?
– смеялись бухгалтера.
– Верну!
– Михалыч остервенело хлопал дверью.
Наконец его вызвали
– Надя, не смей!
– сказал Александр и обратился к вошедшим: - Дайте неделю отпуска. Рассчитаюсь.
Он исчез из города, а через неделю пришел с пачкой денег, улыбающийся, счастливый.
– Вот. Три.
– Где взял?
– Украл. Но еще двести девяносто семь тысяч за мной, как обещал.
Жене он, посмеиваясь, рассказал, что только что с Алтая, где вместе со старыми друзьями продал лесничеству отцовское наследство - дом на берегу Катуни.
– Смеху было! Дают больше, уговаривают: дом-то, мол, крестовый, крепкий, сто лет еще простоит. А я им толкую, что мне надо ровно три тысячи. Умора!
И он заразительно захохотал, расстегивая на могучей груди неизменную косоворотку.
Михалыч мало считался с условностями, часто ошибался, но никогда не лгал. Моралисты разных сортов пробовали исправить этот стихийный характер, бесцеремонно вмешивались в личную жизнь Михалыча. Однако с того все это сходило как с гуся вода. Он оставался таким же заводилой, весельчаком и балагуром, пока речь шла не о работе. Но если ему надо было драться за свой вариант, доказывать его выгодность, то он буквально заболевал. В случае неудачи бешено крутил головой, зажмурив глаза, кричал:
– Бюрократы! Чертов круг!
Перед войной его настойчиво звали работать в аппарат проектного института, предлагали должность начальника отдела, соблазняли квартирой, окладом, премиальными. Он решительно отказывался. А когда "молнии" на трассу стали чересчур назойливыми, он отправил в Новосибирск телеграмму: "Повторяю. Не хочу в психиатричку. Кошурников. Точка".
Но грянула война, остепенился Кошурников, отдал всего себя одному делу - изысканиям. Сразу после начала войны послали его начальником экспедиции на срочные предпостроечные изыскания линии Кулунда - Барнаул.
Трудно было с ним людям на этой трассе. Михалыч не щадил ни себя, ни других. Целыми днями в поле, а по ночам делал камеральные работы. Осунулся, похудел, смеяться перестал.
Не было в экспедиции главного инженера, и он взвалил на себя его работу. Укрупнил изыскательские партии, вдвое сократив их число. На паспортизацию уже действующего участка дороги вместо целого отряда послал одного опытного инженера. Для ускорения рекогносцировки достал где-то новинку - нивелир-автомат Артанова. Ямы под столбы использовал для геотехнических исследований. Неделю Михалыч не слезал с коня, но все-таки нашел в степи близ Кучукского озера месторождение гравия, необходимого строителям. Экспедиция собрала полные данные о других местных строительных материалах, об источниках водоснабжения, произвела химические и бактериологические анализы вод Кулундинской степи. А главное, начальник экспедиции предложил новый вариант дороги, который стал на целых десять километров короче прежнего, хотя вначале казалось, что на этой прямой степной трассе нечего сокращать. Закончив все работы к зиме, экспедиция А.М.Кошурникова сэкономила государству 311,5 тысячи рублей.