Серебряный леопард
Шрифт:
Что за странное зрелище, думала леди Розамунда, которая вместе с Хлоей наблюдала с вершины холма, как гордые властители высоко подняли тяжелые кресты и медленно двинулись вокруг стены города. Перед ними двигались священники, которые пели, размахивали кадилами, высоко держа дароносицы, реликвии и золотые распятия… И все это под яростные крики неверных, вышедших на стены Иерусалима.
Отовсюду слышалось пение псалмов. Это был нелегкий путь для кающихся. Он пролегал по острым камням, скалистым впадинам и раскаленным солнцем склонам. Многие теряли сознание от невыносимой жары и боли.
Стоя на коленях,
А на стенах глумящиеся неверные продолжали плеваться, размахивать грубо сколоченными деревянными крестами, а их женщины и дети выкрикивали оскорбления, швыряли экскременты и прочую дрянь в сторону цепочки босых людей с обнаженными головами. Но руководители неверных не предпринимали попыток направить из ворот города кавалерию, хотя она могла бы легко смять плохо вооруженную и растянутую в узкую цепочку колонну пеших христиан.
Перед самым рассветом четырнадцатого июля 1099 года затрубили трубы графа Танкреда. Все знали, что это означало, и каждый устремился на отведенное ему место. Осадные машины были приведены в действие, некоторые уже бросали тяжелые камни, а другие неуклонно продвигались к железным воротам и парапетам стен Иерусалима. Туго натянутые приводные канаты приводили в движение поскрипывающие длинные рычаги мощных катапульт.
Стаи лучников, прищурив глаз, укрылись за щитами из ивняка и других веток и вели стрельбу из луков по стенам города. Другие воины, изрыгая ругательства, толкали тараны, специально поставленные люди наполняли корзины катапульт заранее собранными валунами.
Рев труб святого воинства был встречен уверенным серебристым звоном арабских цимбал и боем барабанов. Выстроившись длинными колоннами под укрытием огромных осадных башен, с нетерпением ожидали сигнала те рыцари, которые собрались под знаменем графа Танкреда. Наготове стояли штурмовые лестницы – их должны были подтащить к сорокафутовой главной стене после того, как осадная башня преодолеет разрушенные внешние укрепления.
Осадная башня передвигалась с большим трудом, медленно, и многие ратники погибли, подкладывая под нее катки. Эти воины, в основном из простонародья, работали под прикрытием щитов, которые удерживали другие ратники, и все же стрелы и дротики неверных унесли немало жизней. Осадная башня, содрогаясь, дюйм за дюймом перемещалась по тщательно подготовленному для нее пути. Гулко ухали ритмичные удары обитого железом тарана, который начал разбивать красновато-бурые стены Иерусалима.
Когда бронзовое, плохо видное из-за клубов пыли солнце стало подыматься выше, многие воины повалились наземь без сознания – они лежали, беспомощно распростертые, и жалобно молили дать им воды.
Для Эдмунда было настоящей пыткой ждать и ждать в муках неведения, где же за этими стенами можно разыскать Аликс де Берне… если, конечно, ее не вывезли в глубь страны.
Допрос пленных дал сэру Изгнаннику тревожные сведения. Огромный сарацин, которого видели на яффской дороге в позолоченной кольчуге и с пером цапли в тюрбане, это некий эмир Муса Хабиб, известный
Эдмунд со всем тщанием расспрашивал каждого пленного, кто признавался, что знал этого эмира. Его интересовало одно: как Муса относится к своим пленникам, в частности к пленным женщинам? Самые подробные сведения ему удалось получить от худощавого, темнолицего молодого арабского князька: хотя руки молодого араба были скованы, голову он держал высоко и смотрел горделиво.
– Скажи правду, – убеждал его Эдмунд, – и тебе не причинят никакого вреда. Как этот Муса Хабиб относится к своим пленникам?
– Мужчинам он собственноручно отрубает головы, чтобы испытать остроту своих новых турецких сабель.
– А что бывает с женщинами?
Тень удовольствия промелькнула на лице молодого сарацина и тотчас исчезла.
– Уродливых женщин он продает в рабство, но красивых оставляет для собственного особого развлечения.
– Особого развлечения? – с нескрываемым ужасом спросил Эдмунд.
– Для развлечений слишком сложных и необычных на вкус большинства людей.
– Погоди! Разве он никогда не продает знатных дам за хороший выкуп?
– Никогда. Он оставляет этих христианских ведьм для своих наиболее фантастических затей, поскольку эти шлюхи не заслуживают лучшей судьбы. Он также…
Настолько непереносимы были эти оскорбления араба, что Эдмунд, воспылав необычайной для него яростью, чего не случалось с ним уже много месяцев, выхватил меч и одним взмахом отсек князьку голову. Обезглавленное тело сарацина еще долго оставалось стоять, разбрызгивая фонтаны крови из нескольких артерий; затем, содрогаясь, упало к ногам Эдмунда.
Штурмовая башня с трудом продвигалась вперед, а мусульмане непрерывно стреляли в нее, пока передняя часть башни не покрылась стрелами, торчащими, как иголки на спине ежа. Когда это сооружение со скрипом подошло совсем близко, обороняющиеся обрушили на нее пылающие связки хвороста и бочонки с горящей нефтью. К счастью, это не был секретный греческий огонь, иначе огромная штурмовая башня наверняка бы запылала и рухнула, несмотря на прикрепленные к ней влажные шкуры, мешающие возгоранию.
Во второй половине дня осаждающие показали неверным свое новое знамя. Русая голова Танкреда, пренебрегавшего опасностью, замелькала на фоне стены. Держа в высоко поднятой руке белое знамя с изображением ярко-красного креста святого Георга, он вызывал врага на бой.
Засвистели стрелы неверных, отскакивая от твердой спекшейся земли – разлетаясь в стороны, они ранили не прикрытых щитами христианских воинов. А башня все надвигалась, пока не оказалась на расстоянии длины двух копий от стены.
Тогда граф Танкред дал сигнал к штурму. Его люди и люди герцога Готфрида бросились вперед, устанавливая тяжелые штурмовые лестницы. Но как только это удавалось кому-либо из них, сарацины, используя длинные шесты с крючьями, опрокидывали лестницы, сбрасывая карабкавшихся по ним людей на каменистую почву. К этому времени осадная башня загорелась в нескольких местах, и главные усилия нападавших были обращены теперь на ее спасение. Когда солнце опустилось, осадная башня все еще стояла, чуть дымя, окруженная грудой мертвых тел.